— Головной ертаул ушел на запад от реки!
— Полк левой руки переправился и подходит к стене!
— Полк правой руки забрасывает вал фашинами!
— Большой полк подходит к воротам!
Один за другим докладывали стремянные, Басманов с Бутурлиным переглядывались, ругая черными подсердечными словами медленный ход плотов, везущих осадную артиллерию.
— Немец опомнился, как думаешь, боярин? — спросил опричник.
— Кабы он опомнился, — веско сказал Бутурлин, — мы бы тут с тобой, князь, не разговаривали.
— Что за дым над Ругодивом?
— А кто его разберет? Может, Фохт предместья зажег?
— Вот и первый плот.
Десятки людей облепили волокуши с пушками и тяжелыми пищалями, впряглись в лямки. Орудия поползли по истоптанному пляжу в сторону Нарвы. Басманов и Бутурлин, горяча коней, объехали пушечный наряд и устремились к крепости.
Рыцарь Фохт как раз пробился к воротам, увидев примерно то, что и ожидал. Если ближе к центру города жители старались сбежать от огня в сторону замка, то обыватели из-под стен улепетывали прямо в настежь распахнутые ворота.
— Почему московиты не врываются? — спросил один из молодых рыцарей сквозь смоченную водой тряпицу, прислоненную к лицу.
— Они думают, — подумал вслух Фохт, — что это ловушка.
— Идем на вылазку?
— Обязательно, — спокойно сказал комендант Нарвы. — В этом состоит наш долг.
Пропел одиноко рог, и в ворота вынеслась сверкающая латами кавалерия Ливонии.
— Стоять, куда вы? — только и успел крикнуть вдогонку боярской сотне Бутурлин.
Московиты и рыцари столкнулись рано, слишком рано для немцев, не успевших набрать гибельный разгон для таранного удара. Началась рубка на мечах и саблях.
— Давай к боярам, — сказал Басманов своему товарищу. — Как бы не опрокинули их рыцари. Тогда вся эта орава бронная врежется в стрелецкий полк, и начнется каша.
Бутурлин подкрутил на ерихонке хитрый винт, и у него перед глазами опустилась изящная стальная стрелка. Взявшись было за саблю, он вдруг мрачно улыбнулся и сказал:
— Э, нет, шалишь!
Сжав в кулаке рукоять тяжелого шестопера, он направил коня в конную свалку.
Возникший слева рыцарь замахнулся двуручной секирой, но коня бутурлинского тут же затерли вправо, и рыцарь потерял его из виду. Прямо напротив себя увидел воевода рыцаря в отливающих синевой доспехах, который каким-то чудом удержал в этом хаосе копье. Этим самым копьем он орудовал довольно умело, снося с седла то одного русского всадника, то другого. Понимая, что его оружие короче рыцарского копья, Бутурлин заставил коня сделать несколько шагов вперед, просунулся подальше, свесившись с его шеи, и нанес страшный удар шестопером по морде рыцарской лошади.
— Дикарь! — крикнул немец, тут же погребенный под копытами скакунов.
Бутурлин покрутил головой, выискивая новую цель, нашел, но рыцаря уже кто-то стаскивал на землю, тыча ножом между боковыми пластинами панциря.
«Кажется, — заметил воевода, — даже раненые не собираются покидать наши ряды».
Да тут и мудрено было покинуть ряды — кони смешались и встали, бок к боку, круп к крупу. С обеих сторон в ход пошли чеканы и булавы. Стрельцы, великое множество которых смотрело на эту схватку, не решались стрелять, из опасения попасть в своих.
Наконец ливонцы, хоть и были в меньшем числе, стали теснить русских. Это была их ошибка — фланги германского клина сделались удобными для удара.
Пока сотники и тысяцкие стрельцов строили своих людей, от реки на рысях вылетели с визгом донцы. Впереди них летел, низко склонившись к гриве коня и отставив в сторону руку с саблей, князь Басманов.
Казаки вгрызлись во фланги рыцарского клина, рубя налево и направо. Через несколько томительных мгновений и дети боярские перестали пятиться, сомкнулись и стали давить на немцев.
Фохт, понимая, что не сможет сразить тысячи и тысячи русских, прибывающих с восточного берега, поднял к губам рог. Рыцари устремились в ворота, навстречу черному дыму.
Десяток донцов, смешавшись с кавалерами и их оруженосцами, влетели внутрь.
Больше никто их в этой жизни не видел. Ворота с тяжелым лязгом захлопнулись.
Басманов, тяжело дыша и зло скалясь в сторону Нарвы, подскочил к Бутурлину.
— Пушки готовы?
— Еще не все подошли…
— Давай, боярин.
Бутурлин подскакал к пушкарям, принялся отчаянно жестикулировать.
Наконец ударило первое орудие, за ним второе, третье. Слитного залпа не получилось вначале, не выходило и после.
Однако дело свое ядра делали.
Вначале откололся угол стены, потом, под победный рев стрельцов, вниз обрушилась надвратная башня. Ядра раз за разом били в ворота, и они начали сдавать.
Басманов очень долго осматривал зубцы стен, щурясь от дыма.
— Боярин, — окликнул он Бутурлина. — А ведь огонь согнал немцев со стен.
— А если заманивают, — спросил тот, оглядывая
зубцы и черные облака, выплывающие из самого нутра Нарвы.
— Было бы чем заманивать, — хохотнул Басманов, — давно бы заманили.
Как только ворота рухнули после очередного выстрела, Басманов лично повел Большой полк в открывшуюся брешь.
В дыму какие-то ландснехты и посланные Фохтом конники возвели баррикады и попытались остановить стрельцов. Поняв, что продвижение опричника может быть замедлено, Бутурлин велел трубить общую атаку и хватать лестницы.
Все, что готовили для трехдневной осады и правильного штурма, было использовано в считанные минуты. Полки левой и правой руки взлетели на стены по штурмовым лестницам и «кошкам», ожидая стрел, расплавленной смолы и пуль из башен и со стен.
Так и не дождались.
Бутурлин одним из первых очутился на зубчатом парапете, огляделся и издал победный рев. Ландснехты и остальная пехота ливонская ушли со стен. Малой кровью были взяты укрепления нарвские.
Впрочем, отдельные кучки обороняющихся еще цеплялись кое-где за крытые галереи и надвратные башенки. Очисткой от них стен и занялся воевода.
Бутурлин во главе десятка стрельцов сближался с отрядом отчаявшихся кнехтов.
— Сдавайтесь! — крикнул воевода, но его то ли не поняли, то ли не захотели понять.
Двое стрельцов присели и дали выстрел. Остальные, по примеру Бутурлина, не стали тратить время на баловство, сойдясь с ливонцами на былом оружии.
Приноровившись во время конной свалки у ворот к шестоперу, воевода не стал вынимать саблю из ножен. Страшные удары булавы выводили из строя соперника в любом случае, ибо легко и приятно ранить шестопером нельзя.
Сорванное с костей мясо, раздробленные хрящи, превращенные в крошево руки и ноги — все это шестопер. Никаких разрубов и разрезов, никаких дырок и колотых ран…
Под стать оказались и супротивники, что шли на стрельцов и царского воеводу с шипастыми моргенш-тернами.
— Гойда! — выдохнул Бутурлин, кидаясь вперед. Вспыхнула короткая и жестокая до зверства схватка.
Шестопером и моргенштерном нельзя, щадя соперника, ударить плашмя. А слабо бить вообще смысла не имеет, вся сила их — в проломном ударе. Задача его — промять железо и раздробить живую плоть, сокрытую под броней.
Двое стрельцов полетели вниз, трое остались лежать, медленно исходя кровью из страшных ран, когда Бутурлин опустил шестопер и понял, что стены окончательно очищены от нарвского гарнизона.
— Пора батюшке нашему, — сказал он стрельцам, — князю Басманову пособить.
— Отсюда и пособим, — сказал один из служилых, делая вид, что целится вниз из пищали.
Вначале хотел Бутурлин отругать выказавшего малодушие, а потом вдруг повеселел.
— Где их пищали затинные? Где пушки и тюфяки? В трех башнях Бутурлин обнаружил ливонские пушки и открыл пальбу сверху по баррикаде, остановившей основные силы, а потом перенес стрельбу на внутренний замок.
— Как бы нас самих ядрами не пошиб воевода Бутурлин, — проворчал Аника. — Глупо голову сложить от своей же пальбы.