Борис Годунов кивнул головой и стал одеваться.
Малюта Скуратов поспешил к себе и велел верному слуге Захарке Верещаге поставить вокруг шатра охрану и самому быть в дозоре.
В запасе у тайного советника нашлось заморское вино. Он отпил из большого кубка, половину передал зятю.
— За жизнь, Борюшка, я скопил немало и все хочу отдать в твои руки, как отдал и любимую дочь. Я знаю, ты пойдешь далеко, умен. Деньги всегда помогут умному человеку. — Малюта положил короткопалую руку на плечо Годунова. — Так вот, слушай…
— Рано, Григорий Лукьянович, духовную отписывать. Успеешь еще, времени у нас много.
— Чует смерть мое сердце, Борис. Как сказал мне великий государь про крепость, у меня сразу будто оборвалось что-то… Молчи, молчи, — заторопился Малюта Скуратов, видя, что Годунов хочет возразить, — терять время нечего.
Борис Годунов склонил голову.
— Наперед всего — дубовый сундук и в нем всякие золотые деньги в моем доме наверху в стене замурован. Войдешь в комнату, под левым окном. Вчетвером едва поднимали. — Малюта помолчал. — Еще сундуки с золотыми вещами и драгоценным каменьем в другом тайнике укрыты. Я тебе показывал, как в подземелье пройти. По правую руку и по левую от входа на стены приметные камни вмурованы. Моему богатству и сам царь позавидовал бы. Это тебе, Боря, все тебе. В тех сундуках сокровища многих знатных князей да бояр казненных. Мужиков тех, что сундуки прятали, я давно в рай отправил. Остальное в духовной прописано, и там я тебя не забыл.
— Спасибо, Григорий Лукьянович. О Машеньке не заботься. Пока жив, все для нее сделаю.
Малюта и Борис Годунов обнялись.
— Хочу тебе, Боря, еще слово сказать, — понизив голос, продолжал Малюта. — Не верь царю. Неверное у него сердце. Видишь сам, как он со мной поступил. Когда нужен был, возле себя держал, и все Гриша да Гриша… И днем и ночью призывал. А время другое пришло — ступай на стену, показывай свою верность. Спохватится еще царь, вспомнит меня… Опричником, вишь, теперь называться зазорно. «Нет у меня больше опричников… Все равны, и двор у меня один…» — повторил Малюта царские слова. — Что ж будет-то? Мне из дому не выйти, прикончат из-за угла… Сядут они царю на шею, вспомнишь мои слова, Борис. Теперь первый советник Бомелька-лекарь, всем отраву дает, кому царь укажет. Смотри и ты, Борис, кабы не опоили. А может, что и похуже будет…
— Не больно сядешь на шею царю-то.
— Да уж так будет.
Они еще молча посидели. Выпили еще по чаше красного вина. Борис Годунов зевнул украдкой.
— Не слышал, много ли людей в крепости заперлось? — спросил Малюта.
— Не более двух сотен.
— Ну прощай, Борис.
Они еще раз обнялись.
Малюта Скуратов долго не мог уснуть. Потрескивая, горела на низком столике свеча. В лагере глухо перекликались дозорные. А на шатровом полотнище от тающего снега медленно расплывались темные пятна. Горькие думы одолевали думного дворянина. «Кто был выше меня перед царем? — размышлял он. — Не было никого. Только Афонька Вяземский мог со мной поспорить. Царь любил меня. Я всегда был ему верен, даже в мыслях. И вот благодарность… Я не нужен, я мешаю царю. Эх, кабы знать, кто против меня ему в уши дует!» Малюта Скуратов стал перебирать в уме всех, кто окружал царя сегодня. Нет, среди них сильных людей не было… На ум пришел и лекарь Бомелий. Вот кого всей душой ненавидел Малюта. Колдун, чернокнижник, знает, что царь боится колдунов и кудесников, и пользуется этим… Малюта догадывался, что смерть многих людей за последние два года наступала не без помощи царского лекаря.
Потом он стал вспоминать, сколько людей погибло от его руки. Перед глазами тайного советника возникла гора расчлененных человеческих тел с отрубленными головами. «Кто за них ответит перед всевышним?» — мелькнула мысль. Стало страшно… «Я делал по царскому слову, значит, я невиновен. Царь ответит перед всевышним, — поспешил Малюта успокоить совесть. — Чего там вспоминать убитых! За них попы и монахи бога молят. Меня самого могут сегодня убить». Малюта вздрогнул и сразу облился холодным потом.
— Нет, меня не могут убить, — сказал он вслух, — я верный царский слуга.
Он снова вспомнил Афанасия Вяземского и снова пожалел, что его нет. Наконец Малюта потушил свечу и стал засыпать. Два раза его будили резкие крики какой-то ночной птицы. К рассвету он забылся в тревожном сне.
Всю ночь в грязь, растоптанную конскими копытами и человеческими ногами, валил мокрый густой снег.
Серым неприглядным утром вышел царь Иван из походного шатра. Слуги подвели коня. Царь сунул ногу в стремя, перевалился в седло, удобнее примостился, разобрал поводья. Настроение у него было отличное. Он хорошо выспался и был уверен в победе.
Окружившие царя воеводы слышали его любимую:
Снег падал и падал тяжелыми хлопьями.
Царь Иван посмотрел на высокие стены, сделанные из белого камня, на тяжелые осадные пушки, полукругом охватившие крепость. Позади, за линией пушек, изготовились к бою русские полки.
Царь вздохнул, снял рукавицу, медленно стер теплой рукой налипший снег с лица и обернулся к трубачу:
— Начинай.
Раздался громкий, пронзительный сигнал, повторенный два раза. Фитильщики приложили дымящиеся фитили к затравникам. Загремели выстрелы, окрестность заволокло едким дымом. Из пушки «Золотой лев» вылетали шестипудовые ядра. За первым залпом последовал второй, третий… Стрельба длилась около двух часов не переставая. В городе начались пожары. Под защитой пушек русские воины потащили к стенам тяжелые осадные лестницы.
Крепостные пушки города Вейсенштейна сделали несколько выстрелов и смолкли.
К царю приблизился воевода и боярин Василий Голицын.
— Великий государь, время к городу приступать.
Царь Иван кивнул головой.
Ударили полковые барабаны, заиграли трубы. Пушки умолкли. Русские войска лавой устремились к крепости. Раздался громкий боевой клич.
Царь снял шапку и перекрестился. Сняли шапки и перекрестились окружавшие царя воеводы.
Воцарилось тревожное ожидание.
— Великий государь, — сказал боярин Голицын, — в передовом полку у князя Федора Ивановича одним воеводой прибыло.
Царь Иван оторвал взгляд от бежавших к крепости воинов, хмуро посмотрел на боярина.
— Григорий Лукьянович, Малюта Скуратов, второй дворовый воевода, пожелал идти приступом на стены вместе с передовым полком, — пояснил Голицын.
— Гриша! Зачем, разве я хотел этого?
Царь рванул коня, словно желая догнать своих воинов. Сделав несколько скачков, он возвратился на прежнее место и снова стал смотреть на стены. Его зоркий глаз заметил грузного воина, широкого в плечах, первым подбежавшего к лестнице. Из крепостных амбразур послышались пищальные выстрелы. Сверху осажденные бросали на русских ратников камни и лили кипящую смолу…
Воеводы переглянулись. Боярин Голицын не смог сдержать злорадной улыбки.
Поднятый боевым сигналом, Малюта Скуратов побежал вместе со всеми к крепости. Звериный рев вырывался из его горла. С налившимися кровью глазами он был похож на бешеного быка. Одним из первых Малюта влез на стену.
Вытащив из-за пояса привычное оружие, топор с широким лезвием, он замахнулся на высокого шведа, первого попавшегося ему на глаза. Замахнулся… и больше ничего не видел и не слышал.
Подбежавший на помощь товарищу другой швед тяжелым мечом отрубил голову Малюте Скуратову.
Через несколько часов крепость Вейсенштейн была взята. Посланные царем слуги нашли лысую голову тайного советника и его изуродованное тело.
Царь Иван взял в руки голову, долго смотрел в открытые мертвые глаза. Лицо царя задергалось, борода полезла на сторону.