Слушая сон, царь все больше и больше хмурился.
— Какая борода была у боярина, — спросил он, — седая или черная?
— Седая борода, — ответил монах, — длинная, до пояса.
В комнату вошел новый царский оруженосец Борис Годунов.
— Дьяк Васька Щелкалов бьет челом, хочет видеть тебя, великий государь. Дело, сказывает, тайное и важное. И Григорий Лукьянович Скуратов с ним…
Царь Иван изменился в лице.
— Зови.
Василий Щелкалов и Малюта вошли и низко поклонились царю.
— Гонца от Девлет-Гирея перехватили, — сказал дьяк Василий Щелкалов, — при нем грамотка сыскалась: в деревянной баклажке бок пустой, а в нем бумага вложена ко князю Михаилу Черкасскому.
Царь посмотрел на Малюту Скуратова.
Царский любимец криво усмехнулся.
— Давай! — Царь протянул руку. — А ты, чернец, — сказал он монаху, — поди вон, сон после доскажешь.
Царь развернул грамоту, где по-русски мелким четким почерком было написано.
«Вошло в слух нам, — писал кабардинский князь Темрюк Ойдарович, — что любимая дочь наша Кученейnote 78 умерщвлена по приказу царя Ивана. Мне верный человек донес, что царский лекарь отравил ее медленным ядом. Будто бы царь хотел взять себе другую жену в свейском королевстве, а по русскому закону две жены ему держать нельзя… И потому не хочу быть под рукой у московского царя и решил по-старому служить крымскому хану Девлет-Гирею. И тебе, моему сыну, повелеваю помогать крымскому хану…
…Однако все делай тайно, — писал далее Темрюк, — пусть царь Иван думает, что ты ему верен. Еще повелеваю тебе собрать надежных людей, верных Магомету, и, как к Москве великий хан приблизится, схватить царя Ивана, связать и пленного привести к хану. Нам известно, что некоторые русские бояре хотели бы избавиться от своего царя. Однако ты никому свои мысли не открывай и про письмо мое не говори. А если ослушаешься отцовской воли, пусть падет на тебя гнев божий…»
Великого государя бросало то в жар, то в холод. Он с трудом заставил себя прочитать письмо до конца. Когда он поднял голову и взглянул на Малюту Скуратова, лицо его было ужасным. Он судорожно глотал слюну и не мог вымолвить ни слова. У дверей послышался шум. В горнице снова появился оруженосец и поклонился царю.
— Великий государь, князь Михаил Черкасский к тебе.
Царь Иван прохрипел что-то в ответ, дико вращая глазами. Наступал припадок.
Звеня оружием, в горницу торопливо вошел князь Черкасский. Он раскраснелся от быстрой ходьбы и тяжело дышал.
— Великий государь, — сказал он, — наши сторожиnote 79 донесли, что хан Девлет-Гирей переправился через Оку. Хана ждали у Серпухова, а он переправился через реки Жиздру и Угру, подошел к Оке и перелез ее на Быстром броде верст на десять выше устья реки Цны. Его орды движутся к московской дороге. Что прикажешь?
Царь уставился страшными глазами на своего главнокомандующего. На губах появилась желтая пена. Усы встопорщились, пальцы рук сводила судорога.
Князь Михаил Черкасский попятился к двери.
— Взять его! — Длинный царский палец указал на перепуганного князя. — На кол…
Царские телохранители со всех сторон бросились на главного воеводу. Почувствовав, что ему пришел конец, Михаил Темрюкович выхватил саблю и стал отбиваться. Лицо его посерело, из горла вырвался хрип, непохожий на голос человека. Малюта Скуратов ловко накинул князю веревку на шею.
Царь Иван подошел к полузадушенному опричнику и плюнул ему в лицо. Сказать что-либо у него не было сил.
— Коня! — прохрипел царь, отдышавшись. Теперь лицо его покраснело и покрылось потом. — Татары окружают!
Он заметался по горнице.
Слуги бросились исполнять приказание. Келья опустела.
— Великий государь, — подошел к царю оруженосец Борис Годунов, он один остался около царя, — нам надобно скакать на Бронницу, а там в Александрову слободу. Хан не догонит нас.
Глаза царя сделались осмысленными. Он понемногу приходил в себя.
Борис Годунов стал одевать царя в боевые доспехи.
Когда воеводы пришли за приказаниями, в монастырской келье царя Ивана не оказалось. Окруженный своими ближними боярами и телохранителями, он был уже далеко от Серпухова.
Перепуганные монахи молча указали на изуродованное тело без головы. Воеводы с трудом узнали казненного князя Михаила Черкасского, первого дворового воеводу.
Мало кто любил царского родича, злобного нравом князя, но время для казни было совсем неподходящее.
— Да сохранит господь бог нашу родную землю, — тихо сказал Михаил Иванович Воротынский, — на него одного надежда.
Полчища хана обошли Серпухов и двигались прямо на Москву. На длинные разговоры времени не было.
Посоветовавшись, воеводы решили опередить ханские войска и всеми силами защищать столицу, укрывшись за стенами Земляного города.
23 мая русские полки с окских берегов примчались к Москве. Князь Иван Бельский и Михаил Морозов с большим полком стали на Варламовской улице; Иван Мстиславский и Иван Шереметев-меньшой с правой рукою — на Якиманке; Михаил Воротынский и Петр Татеев — на Таганском лугу против Крутицкого подворья. Князь Василий Темкин-Ростовский с дружиною опричников стал за рекой Неглинкой.
Город был наполнен крестьянами, сбежавшимися из окрестных сел и деревень. Они бросали все свое имущество, лишь бы не попасть в руки врага.
Воеводы готовились защищать Москву насмерть. Войска стали полукругом, выпуклостью к югу, преграждая татарам путь. Народ из пригородов прибывал всю ночь. Те, что жили в посадах, прятали свое добро в церквах и подвалах, закапывали в землю.
Стрельцы помогали затинщикамnote 80 и пушкарям устанавливать и укреплять пушки, подвозить ядра и порох.
Под знамена воеводы большого полка Ивана Бельского собралось немало воинов.
Ночь прошла спокойно. Хан Девлет-Гирей, оберегаясь нападения, медленно приближался к Москве, рассылая во все стороны лазутчиков.
Под утреннюю зорю поднялся легкий ветер с северо-запада. Солнце взошло яркое. Сильно пахло зеленым листом, травами и цветами. Наступил праздник Вознесенья.
Воевода князь Иван Бельский поднялся с постели с первым пением петуха. Он с недоумением оглядел свою спальню, пока не вспомнил, что ночевал не в Серпухове, а у Троицких ворот, в своем кремлевском подворье.
Позавтракав и попрощавшись с родными, он на тяжелом рыжем жеребце поскакал к войскам.
На Варламовской улице, где стояли пушки большого полка, Бельского встретил воевода Морозов.
— Дозорные казаки недавно вернулись с объезда, — доложил он, — врагов не увидели.
Но враг был близко.
В церквах шли заутрени. Зазвонили колокола Успенского собора. Откликнулись веселым звоном еще десяток церквей, и вот вся Москва наполнилась радостным благовестом.
Был полдень 24 мая.
Первые тревожные вести принес гонец от князя Темкина с опричного царского двора. Загорелись подожженные крымчаками дома за Неглинкой. Огненный вихрь охватил царский дворец. В Кремле ударили в набатные колокола на дозорных башнях. За Неглинкой загоралось все больше и больше домов. Черные столбы дыма поднялись над Москвой, запылал Китай-город. Вихрем, образовавшимся от пожара, срывало деревянные крыши с домов и носило их по улицам. С ужасом смотрели люди на ревущее пламя, пожирающее все на своем пути.
В церквах и монастырях тревожно звонили колокола. Промчалась из Китай-города шестерка испуганных лошадей, волоча за собой охваченную огнем колымагу. Не выдержав, многие горожане бросились вон из города и пытались укрыться в лесу от нестерпимого жара. Здесь их перехватывали ордынцы, связывали по сотням и гнали на юг, в свое царство.