Старый еврейский купец, откупщик таможенных податей, с каменным лицом смотрел на проходящие мимо него толпы пленных. Одной рукой он держался за огромный кожаный кошель, висевший на груди. Возле него стоял бочонок с холодной водой, чуть подкрашенной гранатовым соком.
У ворот остановил коня начальник отряда стражников полнотелый мурза Узбек. На нем халат из яркой ткани, изрядно пропыленный в степи, и остроконечная войлочная шапка. Мурза неуклюже сидел в седле на коротких стременах, подобрав ноги. С левой стороны за спиной висел налуч, с правой — колчан со стрелами.
— Дай напиться, — насупив брови, произнес мурза Узбек.
Купец зачерпнул медным ковшом на длинной ручке воды из бочонка и с низким поклоном подал татарину.
Мурза выпил, вытер рукой редкую бороденку, отдал ковш.
— Великий господин, — еще раз поклонившись, спросил купец, — да остались ли на Руси еще какие-нибудь люди?.. Уж больно много русского племени прошло через эти вороты!
Мурза усмехнулся, небрежно бросил маленькую серебряную монету. Она упала у ног купца.
— На мой век хватит, — ответил он, тронув повод. — Чем меньше останется этого племени, тем лучше.
Южные ворота крепости открывали дорогу в Крым. Кроме солдат, у ворот стоял турецкий чиновник и переписывал рабов.
Сразу же за крепостной стеной из колодца, выложенного диким камнем, все невольники напились холодной воды, умылись, перекусили пресным овечьим сыром и пшенными лепешками. После скудного корма первых дней пути и лепешки и сыр показались райской пищей.
Отсюда дорога шла через степь прямо на Бахчисарай — столицу крымского хана. Идти стало легче. На пути часто встречались колодцы, кормили пленников сытнее и обращение сделалось милостивей. В степи стояла пора расцвета. Все было свежее, все зеленело. Порой встречались походные кибитки пастухов, плетенные из прутьев, а сверху покрытые от дождя воловьими шкурами или войлоком. Кибитки стояли на телегах с высокими колесами. Когда приходила нужда перегнать стадо к другому месту, в кибитку впрягали волов или верблюдов и перевозили ее вслед за стадом. На зеленой сочной траве паслись многочисленные отары овец, табуны лошадей и стада серых рогатых волов. При дороге попадались колодцы, выложенные камнем.
Вскоре пленникам встретился большой купеческий караван. Гордо подняв маленькие головы, вышагивали верблюды. Удобно расположившись на верблюжьей спине между горбами, подремывали купцы. Караван прошел, оставив за собой медленно оседавшую желтую пыль. Остановившись на ночлег, татары освободили пленников от жердей и связали их крепкими веревками. Жерди сложили возле колодца в большую кучу. Пленники повеселели.
Десяток рабов, в котором шел брат Анфисы Федор, расположился рядом с десятком Анфисы, и, когда наступила ночь, он подобрался к сестре. Анфиса узнала, что оба они принадлежат мурзе Сулешу, и очень обрадовалась.
Брат и сестра, обнявшись, лежали рядом на пахучей траве.
— Будем вместе, — говорила Анфиса, — убережемся как-нибудь, а там, может, и повезет: выкупят свои, а то и убежим. Вдвоем-то не в пример способнее…
— Отец жив ли? — спросил Федор.
— Убили, душегубцы, отца, за меня заступился… — Анфиса заплакала.
Они долго разговаривали, утешая друг друга, стараясь представить, что их ждет среди чужого, враждебного народа. Они наслушались страшных рассказов о невольничьем городе Кафе и турецких кораблях-каторгах, о рабской жизни в Крыму. Бархатное черное небо раскинулось над ними. В небе горели далекие звезды, такие же, как в родной Рязанской земле. Одуряюще пахла весенняя степная трава. Выли волки. Где-то далеко резко и тревожно вскрикивали ночные птицы.
Много страшного наслышались рязанцы про крымскую неволю, изнуряющий труд от восхода до захода солнца, худой корм, побои, издевательство, тяжелые наказания за малейший проступок. Анфиса боялась за свою судьбу. Любой татарин мог купить ее и насильно сделать своей женой.
«А мой Степан, — думала Анфиса, — жив ли он, увижу ли я его?» И слезы бежали по ее лицу.
Через неделю пленники прибыли в Бахчисарай. Их стало меньше. Многих развели по городам и селеньям, где жили их новые хозяева.
Толпа женщин и детей встретила рабов на кривых улицах города. В них плевали, бросали камнями, щипали, царапали.
Стражники, с трудом разогнав визжащих от злости женщин, доставили пленников по хозяйским дворам.
При дележе мурза Сулеш получил семь десятков рабов. У мурзы под Бахчисараем были виноградники и фруктовые сады, работать приходилось тяжело, и он выбирал всегда самых сильных и выносливых.
Анфису, ее брата Федора и всех невольников, принадлежавших мурзе Сулешу, поместили в глинобитном сарае с односкатной тростниковой крышей. Сам мурза жил неподалеку в большом каменном доме, окруженном со всех сторон персиковыми садами, на самом берегу реки Альмы.
Остальных русских людей ждала иная судьба. Хозяева на следующее утро повели их на базар и продали кафским купцам, приехавшим за живым товаром в ханскую столицу.
Цены на рабов стояли высокие. За крепкого и сильного мужчину купцы платили десять дукатов, за мальчика четырнадцати лет — пять, а за красивую девушку без всякого изъяна могли отсчитать столько денег, сколько стоила сотня породистых лошадей. На базарной площади стояла палатка лекаря-венецианца. Через его руки проходил весь живой товар. Он ощупывал каждого невольника, желая убедиться, не увечен ли он, осматривал зубы, обследовал самые сокровенные части тела.
Крымские хозяева без всякого сожаления разлучали мужа с женой и мать с дочерью. Над толпой русских, выведенных на продажу, стоял плач и вой расстающихся. Семнадцать русских девушек купил константинопольский купец для султанского гарема. Их долго осматривал врач, да и сам купец немало потрудился, боясь ошибиться и привезти султану неполноценный товар. Он снова и снова перебирал девушек, ревущих от горя и стыда.
На прямоугольной базарной площади, усыпанной крупным серым песком, царило необычное многолюдство. Приехавшие за рабами богатые кафские купцы привезли с собой всевозможные товары. Много было оружия и броневой одежды. Разноцветными камнями сверкали рукоятки сабель и кинжалов.
Рыжебородый перс в белой чалме торговал превосходными бухарскими тканями красного, белого и зеленого цвета, бухарскими коврами и подстилками для молитв.
Горы модных туфель из крашеной бараньей кожи, с загнутыми носками, лежали на коврах.
В маленькой ювелирной лавке сидел купец из Константинополя. У него в лавке можно было купить золотые кольца с драгоценными камнями, серьги с подвесками из кораллов, ожерелья, украшенные бирюзой, всевозможные заколки и застежки. Были и серьги в виде тонкого золотого овала размером с яйцо с набором подвесок и налобные украшения.
Из лавки медника слышалось характерное постукивание молоточков. Здесь продавалась всевозможная медная посуда: чаши, кувшины для кумыса, подносы, большие кувшины для воды.
У гончарной мастерской стоял верблюд с двумя корзинами глины — мастер с перепачканными глиной руками громко спорил с погонщиком.
Три бородатых русских купца из Рязани торговали кожей, седлами, сбруей и плетками с белыми ручками из моржовой кости. Купцы приехали сюда с надеждой выкупить из плена родственников и знакомых, попавших в неволю.
Из раскрытых дверей харчевни доносились приятные запахи жарившегося бараньего мяса.
У купца-шапочника продавались тюрбаны и тюбетейки.
Важно прохаживался по базару русский посол Афанасий Нагой с товарищами, высматривая товары для великого государя. Шныряли среди базарной толпы посольские высмотрени, приглядываясь и прислушиваясь…
К вечеру все рабы были проданы.
На минарет белой как снег мечети поднялся муэдзин и провозгласил призыв к вечерней молитве. Правоверные спешили отдать должное великому аллаху. Купцы были довольны покупками и собирались на следующий день отправиться в дорогу.