Он еще раз пристально охватил Марину своим цепким взглядом, потом погасил светильник и, подойдя к окну, с кошачьей ловкостью перебросил свое тело через подоконник и скрылся в почти непроглядном сумраке ночи.
Марина осталась в комнате одна — беспомощная, связанная, голая, дрожащая от страха и ночной сырости. Она принялась изо всех сил извиваться, двигать руками и ногами, постепенно ослабляя веревки, впивавшиеся в тело. Она задыхалась, стонала, приходила в отчаяние, но не прекращала работы, и наконец после долгих мучений ей удалось освободить одну руку. Она тотчас сдернула с лица платок, но не стала звать на помощь: ей было стыдно предстать перед слугами в столь унизительном виде. Отдышавшись, она еще раз напряглась, освободила вторую руку и тогда уже смогла полностью отвязать себя от стула.
Первым делом Марина сбросила свою разорванную в клочья рубашку и надела новую, закуталась в теплую накидку, потом закрыла окно и выбежала в коридор.
Безотчетный страх гнал ее в детскую комнату, хоть она и знала, что бандит, выскочивший в окно, не мог проникнуть к ее детям.
Примавера и Роман спокойно спали в своих кроватках, и Марина мысленно возблагодарила Бога за то, что с ними все хорошо.
Агафья, тотчас вскочив, испуганно спросила:
— Это ты, госпожа?
— Это я, не бойся, — шепотом ответила Марина. — Я вдруг проснулась, и мне стало тревожно за детей, вот и пришла проверить.
— А я к тебе стучалась полчаса назад, но ты не ответила, и я решила, что спишь.
— Да, я спала, но мне снился кошмар, — вздохнула Марина. — А ты почему приходила?
— Сама не знаю... как-то вдруг стало не по себе. И дети беспокойно спали, Вера звала тебя.
— Милые мои сорванцы... — Марина присела перед кроватками, поладила шелковистые волосы малышей. — Я теперь не отойду от них до самого утра, здесь буду спать.
Но спать в ту ночь Марина уже не могла; до утра она пролежала, не смыкая глаз, прислушиваясь к сонному дыханию малышей и чувствуя гулкие, тревожные удары собственного сердца. Агафья в присутствии хозяйки совсем успокоилась и вскоре крепко уснула, а Марина каждую минуту готова была вскочить и метаться по комнате, как зверь, загнанный в клетку.
Вначале она мысленно успокаивала себя, убеждала, что ничего страшного не произошло, что она расскажет обо всем Донато, я он уничтожит пришельца из прошлого, задумавшего отравить им жизнь. Но чем больше Марина об этом думала, тем отчетливее понимала, как трудно будет объяснить Донато все происшедшее. Ведь никто из слуг не видел Нероне, с разбойничьей ловкостью проникшего в дом, а сама она не подняла крик, никого не позвала на помощь и никому ни о чем не рассказала из чувства стыда и боязни огласки. Сохранив в тайне свое общение с Нероне, она словно бы невольно становилась его сообщницей. И как теперь доказать мужу, что генуэзец ее не тронул! Ведь этот бандит может привести веские доказательства якобы состоявшейся любовной связи. И если ревность опять ударит в голову Донато — как тогда, на городском празднике, то размолвка между супругами может оказаться непоправимой. Во всяком она оставит такой болезненный след в их жизни, что они уже не смогут до конца доверять друг другу.
Но еще сильнее, чем грядущая ссора с Донато, Марину пугала вероятность Повторного вторжения Нероне в жизнь ее семьи. Ведь неизвестно, насколько он опасен, есть ли у сообщники. Теперь Марина ни минуты не могла быть спокойна за себя и своих детей. Конечно, надо рассказать обо всем Донато, но как и когда? Ведь но сейчас в Кафе и даже не знает, что из таверны «Золотое колесо» за ним, возможно, следит его злейший враг, переодетый в монаха. Что же делать? Самой поехать в Кафу и объяснить Донато, что ночью ее тайно посетил Нероне и потребовал большой выкуп! Наверное, это было бы правильным, но Марина не могла решиться посеять зерна недоверия в душе Донато.
«Может быть, и вправду лучше откупиться от разбойника? — мысленно спросила она саму себя. — Откупиться и сохранить в тайне. А Донато скажу, что драгоценности украли. Легче лишиться драгоценностей чем его доверия». Но тут же Марина вспомнила рассказы опытных людей о том, что вымогатели никогда в останавливаются на достигнутом ж если жертва им поддается, то обирают ее до бесконечности.