Судя по звуку, Матрена в этот момент от души влепила девчонке по физиономии. Глашка заревела в голос, а потом громко взвизгнула - видимо, Матрена решила в педагогических целях, в дополнение к затрещине, еще и надрать своей подчиненной уши.
- Какая еще толстуха? Какая чахоточная? По именам зови барышень, мерзавка!
Глашка ревела в три ручья, что-то лепетала в свое оправдание, но княжна Александра уже ничего не слышала. "Чахоточная", - колоколом звенело у нее в ушах. Это было сказано о ней, Александре. Совершенно точно о ней.
Барышни разместились в трех комнатах. С молодой графиней Протасовой делила спальню ее лучшая подруга, черноволосая смуглая княжна, действительно обладающая весьма выдающимся носом. Соседнюю спальню занимали две графинюшки. А комнату по другую сторону от спальни Протасовой отвели двум княжнам - Александре и Екатерине, глядя на которую, Алина невольно вспоминала свою кузину Пашетту. Впрочем, на фоне Екатерины даже Пашетта, с ее рубенсовскими формами, выглядела бы стройной.
Глашка отрекомендовала Екатерину толстухой. Сомнений не оставалось: значит, "чахоточная" - это было сказано именно о ней, о княжне Александре.
Вернувшись домой от Протасовых, княжна имела серьезный разговор с матерью. Она была полна решимости никогда в жизни больше не посещать никаких балов и приемов. Подумывала даже уйти в монастырь. Но княгиня сделала дочери строгий реприманд и пригласила к ней доктора. Уже в который раз. Итогом его визита, как обычно, стал бодрый отзыв о деликатной конституции княжны, которая, по его словам, никоим образом не свидетельствует о легочной болезни. На прощание пациентке был дан совет употреблять больше овощей и фруктов и по возможности чаще выезжать на воды.
Когда прибыло очередное приглашение на бал, княгиня тоном, не допускающим возражений, приказала дочери ехать к портнихе. Алина равнодушно повиновалась. Она уже больше ни на что не надеялась, но ей не хотелось расстраивать мать. Даже новость о том, что в моду вошли пышные кружевные оборки на груди и плечах, ничуть не порадовала княжну. Исподволь присматривавшаяся к дочери княгиня попробовала по-своему утешить ее - впервые позволила ей надеть на бал свое изумрудное колье, а также серьги и браслет к нему. До сих пор она не разрешала дочери носить эти украшения, сама порой красуясь в них на наиболее торжественных приемах.
Надевая изумруды матери и невольно восхищаясь их красотой, княжна вспомнила, как кузина Пашетта по-детски искренне завидовала фермуару княгини Ольги Андреевны. Вроде бы совсем недавно это было. Всего два года прошло, а сколько всего изменилось! Кто знает, где теперь те сапфиры с бриллиантами... Муж Ольги Андреевны, по слухам, заложил их после ее смерти. Да и Пашетту уже вряд ли интересуют роскошные украшения - ну куда их носить в той тмутаракани, где она обитает со своим Лариным? Молодой муженек проявил мудрость не по годам - почти сразу после свадьбы увез свою Пашетту подальше от Москвы. И от Грандисона.
Что ж, каждому свое. У нее, княжны Александры, есть изумруды. Любимые. А у Пашетты есть муж. Нелюбимый. Так почему же в сердце Алины шевелится нечто похожее на зависть к Пашетте?
Изумруды княгини оказались несчастливыми для ее дочери. Вчера, в этот знаменательный вечер, когда Алина впервые блистала в них, привлекая внимание всего собрания (по крайней мере, ей так казалось) - именно вчера она впервые после долгого перерыва увидела его. Того, кого они с Пашеттой романтично называли Грандисоном. Точнее, это она, Алина, вкладывала в это имя романтический смысл. Пашетте же, которая не читала Ричардсона (и ничего другого тоже не читала), было все равно, называй его Алина хоть Ловеласом, хоть Вертером, хоть Мефистофелем - главное, что у него были синие глаза и стройная фигура.
Грандисон последние полгода провел в Италии, с размахом отметив таким образом свой изрядно затянувшийся медовый месяц. О том, какое богатое приданое он отхватил за супругой, до сих пор судачили по всем московским и петербургским салонам. И вот он снова в Москве и снова появляется на балах. Но теперь уже не один.
Княжне Александре казалось, что переживания той поры сейчас, спустя полгода, приутихли в ее сердце. Она ошибалась. Снова с болезненной ясностью вспомнилось, как она боялась, что рано или поздно Грандисон заметит, сколь сильно влюблена в него Пашетта, и тогда... Алине не хотелось думать, что будет тогда. С другой стороны, размышляла она, мало ли барышень вздыхают по этому красавцу! Может, он выберет вовсе и не Пашетту, а ее, Алину. Как знать?
И вот этим вечером они внезапно встретились на балу у Матвеевых. Княжна Алина, позабыв о том, что хотела вдоволь покрасоваться в материнских изумрудах, забилась в уголок за колоннами, бессознательно сжимая одной рукой веер, а другой - белопенные оборки кружев на груди. Она во все глаза смотрела на счастливицу, которая стала супругой Грандисона. Было чем полюбоваться - молодая княгиня была женщиной высокой и статной, а ее воздушное парижское платье с каскадом серебристых кружев вызвало настоящий ажиотаж в дамском кругу. Но Алина не отрываясь смотрела только на одну деталь ее туалета - сложной формы изумрудное колье и такие же браслеты. Этот богатый гарнитур явно был создан заграничными ювелирами, причем совсем недавно, в духе новейших мод. Какими же старомодными и дешевыми казались по сравнению с ним изумруды самой Алины!
Из оцепенения княжну вывел легкий хруст - это сломался в ее руке хрупкий резной веер. Алина разжала пальцы, выронила веер и пошла к выходу.
А на следующее утро она проснулась совершенно разбитой. С трудом встав с постели, расстегнула забытый с вечера браслет, сняла его и положила на туалетный столик. Положила аккуратно, хотя очень хотелось с громким криком вышвырнуть его в окно, словно ядовитую змею. И если бы это украшение принадлежало лично ей - вышвырнула бы непременно. Да, изумруды изумрудам рознь... Счастье бывает разное.