Алине вдруг до смерти захотелось увидеть Пашетту и рассказать ей все. И получить прощение. Но Пашетта была далеко, и одному богу было известно, суждено ли им когда-нибудь встретиться вновь. И тогда Алина вспомнила об одной вещи, которая могла бы помочь ей справиться с нахлынувшими чувствами. Она выдвинула нижний ящик инкрустированного перламутром бюро, стоящего в углу будуара, и вытащила оттуда небольшой альбом в переплете из голубого бархата. Пролистнула до последней страницы. Там, в самом конце, корявыми буквами было выведено:
Кто любит более тебя,
Пусть пишет далее меня.
Это написала Пашетта перед самым отъездом в деревню, в имение мужа. Обычные заключительные строчки, какими девицы завершают исписанные вдоль и поперек альбомы своих лучших подруг. Быть первой, то есть "распечатать альбом", и быть последней - "запечатать альбом" - одинаково почетно. Барышни из числа лучших подруг хозяйки альбома состязаются за такую честь. Но Пашетта, похоже, не оценила выпавшего ей счастья и совершенно равнодушно, если не считать пыхтения от усердия, вывела строки на память по просьбе Алины.
Пашетта в тот день вообще не выглядела счастливой. Глаза у нее покраснели от слез, а полные щеки, всегда румяные, наоборот, побледнели. "Замужество горше уксуса", - мелькнуло в голове у Алины.
Такой она и запомнила Пашетту на долгие-долгие годы.
Княжна Алина
Огонь в камине догорал, и в будуаре стало намного темнее. И холоднее. Свеча тоже почти истаяла. Зажигать новую не хотелось - к чему лишние расходы? Не те уже времена. При папеньке да при маменьке, бывало, в этом доме за один бал тратили свечей больше, чем сейчас на весь дом тратят за год... Оно и понятно. Тогда в хрустале люстр и в серебре столовых приборов отражались все папенькины чаяния и маменькины надежды. А сейчас-то для кого всем этим сверкать? Да и на какие, пардон, доходы? Имение приносит все меньше денег - подлец управляющий знает, что у старой барыни недостает здоровья, чтобы приехать и лично ревизовать его книги. И здоровья этого у нее остается все меньше... Ну ничего, вот унаследуют имение племяннички, дети кузена Сержа, то есть князя Сергея Николаевича - живо разложат на конюшне мошенника-управляющего и высекут до полусмерти, а потом, может, и продадут соседу какому-нибудь. И поставят смотреть за имением своего человека. Немца, скорее всего - отечественным труженикам пера и цифири их семейство не шибко доверяет. И все тогда пойдет на лад. Как при папеньке. Жаль только, уже без нее.
Свеча угасла. Но княжне Александре она была уже не нужна. Руки она грела в старенькой муфте, а письмо, засунутое в ту же муфту, выучила почти наизусть - не было необходимости перечитывать. Пашетта, кузина дорогая... Бог ты мой, словно призрак из прошлого! В последний раз они виделись в тот единственный приезд Пашетты с семейством в Москву - через пять лет после свадьбы. Всего-то разочек и смогла кузина выбраться из своей глуши - родню повидать да окрестить своего позднего первенца, Татьяну.
Восприемницей от купели стала княжна Елена, родная сестра маменьки. Алина тогда чрезвычайно огорчилась, что именно тетушке, а не ей было суждено стать крестной для дочери Пашетты. Маменька шикнула - не знаешь, мол, разве, что незамужним не рекомендуется выступать в качестве восприемницы, да еще и на крестинах девочки? Ладно бы хоть мальчик был... Но княжне Алине не было дела до подобных суеверий - ее сердце жгла обида. "Тетушка Елена тоже ведь незамужняя!" - она бросила это матери громче, чем следовало, почти прокричала в лицо. И сама испугалась: вдруг маменька рассердится? Но та, вопреки ожиданию, сердиться не стала - вздохнула, приложила к глазам кружевной платочек и тихо произнесла: "Ей, бедняжке, мечтать о замужестве уже не приходится. Пусть же позволит себе хоть эту радость - побыть крестной. Да и вообще ей уже мало осталось, ты же знаешь, она слаба грудью..." Алина пристыженно замолкла, но позже, на крестинах, со злостью и обидой косилась на новый тюлевый чепец княжны Елены, который, казалось, заслонял своими оборками и лентами всю церковь.
"Ей уже мало осталось"... Ошибалась маменька, ох, как ошибалась! Сама она ушла вслед за папенькой всего через пару лет после крестин Татьяны. А тетушка княжна Елена и поныне живет да здравствует - вот, поджидает в гости крестницу, которую, почитай, с самых крестин в глаза не видала... И чепец у нее все тот же, кстати - скупенька тетушка на расходы, хотя в отличие от нее, княжны Алины, в средствах не особо стеснена.
Сейчас княжне Алине казалось, что все это - свадьба Пашетты, крестины Татьяны и многое другое - было словно во сне... С того приезда кузина больше ни разу не смогла выбраться в Москву - провинция затягивает хуже болота. После Татьяны и еще одного, умершего во младенчестве ребенка, у нее родилась вторая дочь - Ольга. "Вся в меня!" - с гордостью писала Пашетта, и княжна Алина невольно задавалась вопросом - отличается ли младенец излишней пухлостью или же излишним упрямством?
Летело время, росли дочери, старела Пашетта... "Вообрази, душа моя, прежний шлафор стал мне тесен, пришлось шить новый. А штоф-то нынче дорог, кусается, не говоря уже об атласе!" - изливала свои переживания Пашетта в очередном редком письме, и княжна Алина изумлялась: неужели кузина вновь в интересном положении? В ее-то без малого сорок лет... Но из дальнейших писем выяснилось, что Пашетта всего-навсего раздобрела до невозможности. Княжна Алина попробовала представить себе это, но ее воображение решительно отказалось исполнять свои обязанности.
Вскоре из деревни прилетела печальная весть: Дмитрий Ларин отдал богу душу. Ставя в церкви свечу за его упокой, княжна Александра с грустью вспомнила синеглазого увальня-блондина, с восторгом и тайной ревностью глазеющего на Пашетту - молоденькую, розовощекую и всю в розовом, летающую с кем-то в котильоне на очередном балу. Встали в памяти и другие синие глаза - переливающиеся мефистофелевским блеском под темными кудрями, байронически падающими на лоб. Грандисон. Его стать, его бархатный голос, его живые, пламенные речи...