Светлана Гольшанская
Коршунов след
Горьким чертополохом и распаренной полынью пахли затяжные летние сумерки. Трещали еловым лапником костры, облизывали лиловое небо рыжими языками и опадали. Собравшаяся с окрестных сёл толпа галдела, как вороньё над мертвецами после сечи. Молодки в неподпоясанных рубахах из белёного льна водили хороводы.
Дом. Порядки незыблемы испокон веков. Но сегодня всё пойдёт не так.
Кирий едва не загнал коня, так спешил к празднику солнцеворота, но в шаге от заветной цели замер, прислушался, не позовёт ли из тёмного бора навий-мертвец. Станет ясно тогда, что возвращение домой — предсмертный бред, на самом деле Кирий остался далеко отсюда в сыром овраге под грудой истерзанных тел.
Левую щёку от виска до подбородка бороздили свежие корки будущих шрамов. Такие же саднили вдоль лопаток и по хребту до самых бёдер. Впрочем, под подпоясанной красным кушаком рубахой никто их не разглядит. Большие сапоги с заправленными в них запылёнными штанами делали походку тяжёлой и чеканной. Ветхий плащ колыхался за спиной крыльями коршуна.
Сук под подошвой хрустнул раскатистым громом. Гомон стих. Селяне оборачивались, окидывали настороженными взглядами и едва слышно перешёптывались. Дошли ли слухи о той битве до убогого захолустья? Может, как и в дружине, не чаяли Кирия в живых увидеть. А, может, просто не рады.
Вперёд подался усатый дядька Вержень в цветасто вышитой свитке.
— Вернулся-таки, не забыл родную сторонку, — по плечу похлопал, единственный, улыбнулся даже, хотя должен был гнать взашей, как пса шелудивого, как гадину, пригревшуюся на шее. Вот-вот укусит. — Проходи к угощениям, выпей квасу ядрёного. Чай, устал — от заставы-то дорога неблизкая. Чего как бараны вылупились, а ну разошлись! Человек важный, служивый, наш праздник почтил, а вы… Накажут нас боги за худое гостеприимство, вот увидите, засухами, пожарами, неурожаями, лютыми холодами и половодьями накажут!
Вержень повёл сквозь толпу к лавкам с угощениями. Кирий никогда говорливостью не отличался, вот и сейчас здравия желал и благодарил скупо, хотя и чувствовал, как в груди неудобный ком стал. Краюху ржаного да буженинки добрый кусок ломтём солёного козьего сыра заел. Кружки три холодного кваса опрокинул, оставил пену на губах. А хотелось чего покрепче. Для смелости… и для дури.
— Эк тебя потрепало, — Вержень продолжал стоять над душой. Разглядывал раны. — Не страшно тебе с пелавами-то воевать, чай, они совсем нелюди, да?
— Страшно, — бесстрастно отвечал Кирий.
Вначале до предательской дрожи в коленях жутко было: стоять в строю и ждать, пока смуглолицые воины на лихих конях да с кривыми ятаганами прямо на него летели. Притупилось потом — перед смертью страх, перед кровью пролитой, даже и боги грозные теперь так не пугали. Казалось, всё повидал, всё узнал, ан нет, иное доказал овраг сырой.
— Так зачем пожаловал? Могилки родителей повидать? — с надеждой заглянул в глаза Вержень.
Жена его настырная рядом крутилась. Подслушивала. Другие бабы, охочие до сплетен, прожигали спину любопытными взглядами.
Соврать? Глупо. Всё и так вот-вот вскроется. Кирий качнул головой.
— Помилуй, служивый, — Вержень вцепился в рукав, бормоча раболепные слова, от которых становилось тошно. — Неужели ни капли жалости для нас не сыщется? Дочка моя все глаза по тебе выплакала, топиться пыталась. Только всё налаживаться стало, жених у неё появился. Не губи кровиночку, а? Мы ведь ничем тебя не обидели, всегда по закону радушия привечали.
— Она сама попросила… — выдохнул Кирий.
Глядел уже не на него, а на девушек в праздничных рубахах. Они остановили хоровод и ждали, когда к ним подойдут парни. Русоволосая молодка с россыпью золотистых конопушек на вздёрнутом носике надела на голову своего избранника венок из ромашек. Не солгал Вержень, но это неважно. Девушка обернулась на взгляд Кирия и обмерла. Губы сжались в полоску, васильковые глаза тревожно сощурились.
Он ничего не говорил, просто смотрел. На неё и её жениха.
«Я пришёл, как ты хотела. Нравится тебе или нет, я буду бороться».
Отец Кирия тоже в княжеской дружине служил, а как устал воевать, на таком же празднике себе жену заполучил и в селе прижился. Правда, костлявая рано его забрала, Кирий и не запомнил почти. Мать тоже захворала скоро, кровью кашляла, пока вся в сырую землю не сошла. Не осталось у Кирия родственников, тогда сосед, добрый дядька Вержень, к себе взял. Сказал, одним ртом больше, одним меньше. А боги за милосердие к сиротке отблагодарят щедро. Вот и рос у них Кирий приживалой. Не обижали его домочадцы, а всё равно не нравилось, не своё. Дорога куда-то звала, манила прочь из селянской хаты, на волю, в большой мир.