И Люсьен опустил фазана в большой карман бархатной куртки.
— А теперь, — сказал он, — мой дорогой Орланди, до завтра.
— До завтра, господин Люсьен.
— Я знаю вашу точность; в десять часов вы, ваши друзья и родственники, будете в конце улицы, не так ли? Со стороны горы в этот же час на другом конце улицы будет находиться Колона также со своими родственниками и друзьями. Ну а мы будем на ступенях церкви.
— Договорились, господин Люсьен, спасибо за заботу. И вас, сударь, — продолжал Орланди, повернувшись в мою сторону, — я благодарю за оказанную честь.
И мы расстались, обменявшись приветствиями. Орланди скрылся в кустах, а мы вернулись на дорогу, ведущую в селение.
Диамант же оставался какое-то время между Орланди и нами, оглядываясь то направо, то налево. После короткого колебания он оказал нам честь, предпочтя нас.
Признаюсь, что, перебираясь через двойную гряду отвесных скал, о которых упоминалось выше, я испытывал некоторое беспокойство относительно того, как пройдет спуск: он, как известно, вообще намного труднее, чем подъем.
Я с нескрываемым удовольствием заметил, что Люсьен, без сомнения догадываясь о моих мыслях, выбрал другую дорогу — не ту, по какой мы пришли.
Эта дорога имела еще одно преимущество — она давала возможность продолжить разговор, который, естественно, прерывался на трудных участках.
Итак, поскольку склон был пологим, а дорога легкой, я, не сделав и пятидесяти шагов, приступил к привычным расспросам.
— Итак, мир заключен? — спросил я.
— Да, и, как вы могли заметить, не без труда. В конце концов я объяснил Орланди, что Колона первыми заговорили о мире. А у них пять человек убитых, в то время как у Орланди всего четыре. Колона вчера согласились на примирение, а Орланди пошли на это лишь сегодня. К тому же Колона согласились принародно отдать живую курицу Орланди — эта уступка подтверждает, что они признают себя неправыми. Она и решила дело и заставила Орланди согласиться.
— И именно завтра должно произойти это трогательное примирение?
— Завтра, в десять часов. Вы, я полагаю, не слишком огорчены? Вы ведь надеялись увидеть вендетту!
Молодой человек совсем невесело рассмеялся:
— Ах, какая чудесная вещь — вендетта! На протяжении четырехсот лет на Корсике только о ней и говорят. А вы увидите примирение. Да, это явление гораздо более редкое, чем вендетта.
Я расхохотался.
— Вот видите, — сказал он мне, — вы смеетесь над нами, и вы правы: по правде говоря, мы странные люди.
— Нет, я смеюсь по другому поводу: над тем, как вы сердитесь на самого себя за то, что вам так хорошо удалось все уладить.
— Неужели? Да если бы вы могли понимать корсиканскую речь, вы бы восхитились моим красноречием. Вот приезжайте через десять лет и, будьте спокойны, все здесь будут говорить по-французски.
— Вы прекрасный адвокат.
— Да нет, вы же знаете, я третейский судья. Какого дьявола! Обязанность третейского судьи — примирять. Меня могут назначить третейским судьей даже между Богом и Сатаной, чтобы я попытался их примирить, хотя в глубине сердца я убежден, что, послушав меня, милосердный Господь сделает глупость.
Я заметил, что предмет беседы только раздражает моего спутника, а потому не возобновил прервавшегося разговора, и, поскольку, со своей стороны, Люсьен тоже не делал таких попыток, мы вернулись домой не обменявшись более ни словом.
X
Гриффо ждал нас.
Еще до того как хозяин обратился к нему, он пошарил в кармане его куртки и извлек оттуда фазана (он услышал выстрел и узнал его).
Госпожа де Франки еще не спала, она лишь ушла в свою комнату и попросила Гриффо передать сыну, чтобы он зашел к ней перед сном.
Молодой человек, осведомившись, не нужно ли мне чего-нибудь, и получив отрицательный ответ, попросил у меня разрешения подняться к матери.
Предоставив ему полную свободу, я поднялся в свою комнату.
Я вновь оглядел ее, довольный собой, ибо мои познания по части проведения аналогий не подвели меня, и я гордился тем, что разгадал характер Луи так же, как и характер Люсьена.
Я неторопливо разделся, взял томик «Восточных мотивов» Виктора Гюго из библиотеки будущего адвоката и, полный самоуважения, лег в постель.
В сотый раз перечитал я стихотворение Гюго «Небесный огонь», когда вдруг услышал шаги: кто-то поднимался по лестнице и затем остановился прямо у моей двери. Я понял, что это хозяин дома: он пришел с намерением пожелать мне спокойной ночи и, по всей вероятности, опасаясь, не уснул ли я, сомневался, стоит ли открывать дверь.