— Войдите, — проговорил я, откладывая книгу на ночной столик.
Так оно и было: дверь открылась и появился Люсьен.
— Извините, — сказал он мне, — но я подумал, что был все-таки недостаточно приветлив с вами сегодня вечером, и не хотел идти спать, не принеся своих извинений. Я пришел покаяться перед вами: у вас, вероятно, еще есть ко мне изрядное количество вопросов, поэтому я отдаю себя полностью в ваше распоряжение.
— Тысяча благодарностей, — ответил я. — Напротив, именно благодаря вашей любезности я узнал почти все, что хотел. Осталось лишь выяснить один вопрос, но я пообещал себе не спрашивать вас о нем.
— Почему?
— Потому что это будет действительно слишком нескромно. Однако я вас предупреждаю, не настаивайте, иначе я за себя не отвечаю.
— Ну хорошо, спрашивайте: нет ничего хуже неудовлетворенного любопытства, оно естественно порождает разные предположения. А из трех предположений по крайней мере два весьма невыгодны для того, о ком идет речь, и весьма далеки от истины.
— Успокойтесь, мои самые оскорбительные на ваш счет предположения сведутся к тому, что вы, вероятно, колдун.
Молодой человек рассмеялся.
— Черт! — сказал он. — Вы и из меня сделали любопытного, подобного себе. Говорите, я вас сам об этом прошу.
— Хорошо. Вы были весьма любезны и разъяснили все, что мне было неясно, кроме одной загадки. Вы мне показали прекрасное оружие с историческим прошлым, на которое я попросил бы у вас разрешение еще раз взглянуть перед отъездом…
— Итак, это первое…
— Вы мне объяснили, что означают эти надписи на прикладах двух карабинов.
— Это второе…
— Вы мне объяснили, как благодаря феномену вашего рождения вы испытываете, даже находясь в трехстах льё от вашего брата, те же чувства, что и он; без сомнения, и он остро чувствует ваши переживания.
— Это третье.
— Увидев, как вы мучаетесь от тревоги, вызванной тем, что с братом явно происходит что-то неприятное, госпожа де Франки взволнованно осведомилась у вас о том, жив ли ваш брат, и вы ответили: «Если бы он был мертв, я бы это знал».
— Да, верно, я так ответил.
— Пожалуйста, если только объяснение будет доступно непосвященному, объясните мне ваши слова, прошу вас.
По мере того как я говорил, лицо молодого человека принимало столь серьезное и значительное выражение, что последние слова я произнес нерешительно.
И после того как я замолчал, наступила тишина.
— Хорошо, я вижу, что был бестактным, — сказал я ему, — давайте считать, что я ничего не говорил.
— Нет, — произнес он, — но дело в том, что, как человек светский, вы относитесь ко всему в какой-то мере недоверчиво. И я опасаюсь, что вы сочтете суеверием существующее на протяжении четырехсот лет старинное предание нашей семьи.
— Послушайте, — возразил я ему, — уверяю вас, что касается легенд и преданий, то трудно найти человека, который бы верил в них так, как я. И особенно безоглядно я верю в невозможное.
— Так вы верите в сверхъестественные видения?
— Хотите, я вам расскажу, что произошло со мной?
— Да, это придаст мне смелости.
— Мой отец умер в тысяча восемьсот седьмом году, следовательно, мне тогда не было и трех с половиной лет. Когда врач объявил о близкой кончине больного, меня переселили к старой кузине, жившей в доме, который стоял между двором и садом.
Она поставила мою кровать рядом со своей; меня уложили спать в обычное время, несмотря на несчастье, которое мне грозило и о котором я даже не имел понятия. Я уснул. Вдруг в дверь нашей комнаты трижды сильно постучали. Я проснулся, спустился с кровати и направился к двери.
«Ты куда?» — спросила кузина.
Разбуженная, как и я, этими тремя ударами, она не могла справиться с охватившим ее ужасом, так как прекрасно знала, что выходящая на улицу дверь была закрыта и что никто не мог постучать в дверь комнаты, где находились мы.
«Я хочу открыть папе: он пришел со мной попрощаться», — ответил я.
Она соскочила с кровати и уложила меня силой, потому что я рыдал и все время выкрикивал:
«Там за дверью папа, я хочу увидеть его перед тем, как он уйдет навсегда».
— А потом это видение появлялось снова? — спросил Люсьен.
— Нет, хотя я довольно часто его призывал. Но, может быть, Господь дарит детской чистоте способность, в которой отказывает грешному человеку.
— Тогда, — улыбаясь, сказал мне Люсьен, — наша семья более удачлива, чем вы.