— Вы видите ваших умерших родственников?
— Всегда, когда должно произойти или уже произошло какое-нибудь важное событие.
— А чем вы объясняете эту способность, дарованную вашей семье?
— Это сохраняется у нас как традиция. Я вам говорил, что Савилия умерла, оставив двух сыновей.
— Да, я помню.
— Пока они росли, всю ту любовь, что была бы адресована их родителям, будь те живы, оба мальчика направляли лишь друг на друга. Они поклялись, когда выросли, что ничто не сможет их разлучить, даже смерть. Я не знаю, в результате какого необычайного соглашения между ними это произошло, но, однажды они написали кровью на куске пергамента торжественное взаимное обещание, что тот, кто первым умрет, предстанет перед другим сначала во время своей смерти, а потом во всех знаменательных моментах жизни другого. Три месяца спустя один из братьев был убит, попав в засаду как раз в те минуты, когда другой брат запечатывал предназначенное ему письмо, собираясь нажать печаткой на еще дымящийся воск. В этот миг он услышал позади себя вздох. Обернувшись, он увидел своего брата: тот стоял рядом, положив руку ему на плечо, хотя он и не чувствовал тяжести его руки. Совершенно машинально он протянул предназначенное тому письмо. Брат взял его и исчез. Накануне своей смерти он вновь увидел своего брата. И конечно, эта клятва касалась не только обоих братьев, но и их потомков. С этого времени видения вновь появляются не только в последние мгновения умирающего, но и накануне важных событий.
— А у вас были видения?
— Нет, но, поскольку мой отец в ночь накануне своей смерти был предупрежден своим отцом, что умрет, я предполагаю, что я и мой брат также обладаем способностью наших предков, так как ничего предосудительного мы не совершили, чтобы потерять этот чудесный дар.
— Эта способность принадлежит только мужчинам из вашей семьи?
— Да.
— Странно!
— Но это так.
Я оглядел молодого человека: разумно и спокойно, полный достоинства, он говорил мне о казалось бы совершенно невозможном, и я повторил вслед за Гамлетом:
В Париже я принял бы такого молодого человека за мистификатора, но здесь, в глубине Корсики, в безвестном маленьком селении, он скорее выглядел простаком, искренне заблуждающимся, или существом, наделенным способностью, которая делала его более счастливым, а может, и более несчастливым, чем другие люди.
— А теперь, — спросил он после долгого молчания, — знаете ли вы все, что хотели узнать?
— Да, благодарю, — ответил я, — тронут вашим доверием ко мне и обещаю вам сохранить тайну.
— Боже мой, — сказал он, улыбаясь, — да в этом нет никакой тайны: любой крестьянин в селе поведает историю, которую я сообщил вам. Я лишь надеюсь, что брат мой не будет никому в Париже хвалиться нашим чудесным даром. Это не приведет ни к чему хорошему: мужчины будут открыто смеяться, женщины — впадать в истерику…
При этих словах он встал, пожелал мне спокойной ночи и вышел из комнаты.
Я заснул не сразу, хотя и устал, а когда уснул, сон мой был неспокойным.
В своих снах я смутно вновь увидел тех, с кем я днем встречался в реальности, но все они действовали как-то странно и беспорядочно. Лишь на рассвете я спокойно заснул и проснулся, когда раздался звук колокола, который, казалось, звенел у меня в ушах.
Лежа в постели, я дернул свой колокольчик, потому что мой цивилизованный предшественник позаботился о том, чтобы шнурок колокольчика можно было достать рукой — роскошь, единственная в своем роде во всем селении.
Вскоре появился Гриффо с теплой водой.
Я отметил, что Луи де Франки достаточно хорошо вымуштровал своего камердинера.
Люсьен уже дважды спрашивал, не проснулся ли я, и объявил, что в половине десятого, если я не подам признаков жизни, он сам войдет в мою комнату.
Было двадцать пять минут десятого, и, следовательно, он вот-вот должен был появиться.
На этот раз он был одет на французский вкус и даже с французской элегантностью. На нем был черный редингот, цветной жилет и белые панталоны, ибо к началу марта на Корсике уже давно надевают белые панталоны.
Он заметил, что я его разглядываю с удивлением.
— Вам нравится моя одежда, — сказал он, — это еще одно доказательство, что я не совсем дикарь.
— Да, конечно, — ответил я, — и сознаюсь, немало удивлен, обнаружив такого прекрасного портного в Аяччо. А я в своем бархатном костюме выгляжу рядом с вами каким-то Жаном Парижским.