Остановка длилась минут пять, и не только в двух противостоящих группах, но и во всей толпе воцарилось молчание, несмотря на примирительные цели церемонии, отнюдь не умиротворенное.
Тогда взял слово господин мэр.
— Ну, Колона, — сказал он, — разве вы не знаете, что начать должны вы?
Колона сделал над собой усилие и произнес несколько слов на корсиканском наречии.
Как я понял, он выразил сожаление, что десять лет продолжалась вендетта с его добрым соседом Орланди, и предложил в качестве искупления вины белую курицу, которую он держал в руках.
Орланди подождал, пока его противник выскажется, и также в нескольких словах ответил по-корсикански: со своей стороны он дает обещание помнить лишь о торжественном примирении, состоявшемся под покровительством господина мэра и при содействии г-на Люсьена и записанном в договоре с помощью господина нотариуса.
После этого оба снова замолчали.
— Итак, господа, — сказал мэр, — если не ошибаюсь, было условлено, что вы пожмете друг другу руки.
Непроизвольным движением оба противника убрали руки за спины.
Мэр, стоявший на ступеньке, спустился, поискал руку Колона за его спиной, вытащил спрятанную за спину руку Орланди, и после некоторых усилий, которые он, улыбаясь, пытался скрыть от своих подчиненных, ему удалось соединить обе руки.
Нотариус воспользовался этим мгновением, чтобы подняться и начать читать текст договора примирения, в то время как мэр держал скрепленными обе руки, которые сначала пытались высвободиться, но потом смирились и остались одна в другой:
«В присутствии Джузеппе Антонио Саррола, королевского нотариуса в Соллакаро, провинция Сартен,
на главной площади селения, перед церковью, в присутствии господина мэра, посредников и всего населения,
между Гаэтано Орсо Орланди, прозванном Орландини,
и Марко Винченцио Колона, прозванном Скьоппоне,
была торжественно прекращена с сегодняшнего дня, 4 марта 1841 года, вендетта, начавшаяся десять лет тому назад.
С этого дня они будут жить как добрые соседи и приятели, как их родители до того несчастного случая, после которого начались разлады между их семьями и их друзьями.
В доказательство чего они подписали этот документ под сводами нашей церкви вместе с г-ном Поло Арбори — мэром коммуны, г-ном Люсьеном де Франки — третейским судьей, посредниками с каждой стороны и нами, нотариусом.
Я с удовлетворением заметил, что из предосторожности нотариус ни словом не упомянул о курице, поставившей Колона в столь неудобное положение перед Орланди.
А лицо Колона прояснялось по мере того, как мрачнел Орланди, глядя на курицу, которую он держал в руках, явно испытывая сильное желание запустить ее в лицо противника. Но один взгляд Люсьена де Франки пресек этот злой умысел в самом его начале.
Мэр понял, что нельзя терять ни минуты; он поднялся, все время держа соединенные руки, чтобы ни на миг не терять из виду новопримиренных.
Потом, дабы предупредить споры, которые могли бы возникнуть во время подписания договора, и, предвидя, что оба противника сочтут уступкой, если подпишут первыми, он взял перо и подписал сам, словно доказывая: поставить свою подпись — это не позор, а высокая честь; затем он передал перо Орланди; тот взял перо, и, поставив свою подпись, передал его Люсьену; тот точно так же использовал эту примирительную уловку и в свою очередь передал перо Колона, поставившему крест вместо подписи.
В ту же минуту послышалось церковное пение: так поют «Те Deum»[2] в честь победы.
Потом стали подписываться мы, поручители, не разбирая рангов и титулов, подобно тому как французское дворянство за сто двадцать три года до того подписало протест против герцога дю Мена.
После этого оба героя дня вошли в церковь, чтобы преклонить колени на том месте, что было каждому предназначено заранее.
Я заметил, что с этой минуты Люсьен стал совершенно спокоен: все закончилось, примирение юридически оформлено не только перед людьми, но и перед Богом.
Остальная часть церковной службы прошла без каких-либо событий, о которых стоило бы рассказывать.
По окончании мессы Орланди и Колона вышли с той же торжественностью.
В дверях они еще раз по настоянию мэра пожали друг другу руку. Потом каждый в сопровождении друзей и родственников пошел в свой дом, куда они не заходили уже в течение трех лет.