А мы с Люсьеном вернулись к г-же де Франки, где нас ждал обед.
Мне нетрудно было заметить, как возросло ко мне внимание, после того как Люсьен прочитал мое имя через плечо в ту минуту, когда я подписывался под соглашением: несомненно оно не было ему незнакомым.
Утром я сказал Люсьену о своем решении уехать после обеда. Меня настоятельно влекли в Париж репетиции пьесы «Свадьба времен Людовика XV», поэтому я не поддался на уговоры матери и сына и не отказался от своего намерения.
Люсьен попросил у меня разрешения воспользоваться моим предложением и написать брату, а г-жа де Франки, при всей своей античной твердости, не могла скрыть своих материнских чувств и взяла с меня обещание, что я лично передам письмо ее сыну.
В конечном счете не так уж это было и трудно: Луи де Франки обосновался как настоящий парижанин на улице Эльдер, № 7.
Я изъявил желание в последний раз осмотреть комнату Люсьена, и он сам меня туда проводил.
— Если вам что-нибудь понравилось, — сказал он, — вы можете считать это своим.
Я снял с крючка небольшой кинжал, висевший в углу: достаточно невзрачный, чтобы я мог предположить, что он имеет хоть какую-нибудь ценность. И так как я заметил, что Люсьен с любопытством поглядывал на мой охотничий пояс и хвалил его украшения, я предложил его молодому корсиканцу. У Люсьена хватило такта согласиться сразу и не заставлять меня просить дважды.
В это время в дверях появился Гриффо.
Он пришел сообщить, что моя лошадь оседлана и проводник ждет меня.
Я приберег подарок и для Гриффо; это тоже был охотничий нож, очень оригинальный по конструкции: к его лезвию были прикреплены два пистолета, механизмы которых находились в рукоятке ножа.
Я никогда не видел радости, подобной той, что охватила Гриффо.
Спустившись, я нашел г-жу де Франки стоящей внизу у лестницы и ожидающей своего гостя, чтобы пожелать ему доброго пути, на том же месте, где она меня приветствовала, когда я приехал. Я поцеловал ей руку, ведь я чувствовал глубокое уважение к этой простой и в то же время столь достойной женщине.
Люсьен проводил меня до двери.
— В любой другой день, — сказал он, — я оседлал бы свою лошадь и проводил бы вас через перевал; но сегодня я не вправе покинуть Соллакаро из опасения, что один из двух этих новых друзей может сделать какую-нибудь глупость.
— Вы правильно делаете, — согласился я с ним, — что касается меня, поверьте, я счастлив, что видел церемонию, довольно необычную для Корсики, и даже сам участвовал в ней.
— Да, да, — произнес он, — можете радоваться, потому что вы видели то, от чего, должно быть, содрогнулись наши предки в своих могилах.
— Я понимаю, что в их время данное ими слово было священно и не было никакой необходимости в присутствии на примирении какого-то нотариуса.
— Для них вообще не существовало примирения.
Он пожал мою руку.
— А вы не хотели бы, чтобы я обнял вашего брата? — спросил я.
— Да, конечно, если это вас не очень затруднит.
— Тогда давайте мы обнимемся с вами, я не могу передавать то, чего не получал.
Мы обнялись.
— Может, мы когда-нибудь увидимся? — спросил я.
— Да, если вы приедете на Корсику.
— Нет, если вы сами приедете в Париж.
— Я туда никогда не поеду, — заявил он.
— Во всяком случае, вы найдете мои визитные карточки на камине в комнате вашего брата. Не забудьте адрес.
— Я вам обещаю, если какое-нибудь событие приведет меня на континент, первый визит я нанесу вам.
— Хорошо. Договорились.
Люсьен пожал мне руку в последний раз, и мы расстались, но он провожал меня глазами, пока мог видеть, как я спускаюсь по улице вдоль реки.
В селении было достаточно спокойно, хотя можно было заметить особую суматоху, обычную во время больших событий. Проходя по улице, я посматривал на каждую дверь, рассчитывая увидеть, как из нее выходит мой протеже Орланди (по правде говоря, он должен был бы поблагодарить меня, но не сделал этого).
Я миновал последний дом в селении и выехал за его пределы, так и не увидев никого похожего на этого бандита.
Решив, что он, наверное, уже ничего не помнил, я искренне простил ему эту забывчивость. Она вполне естественна среди тех забот, что, должно быть, переживал в подобный день Орланди. Но вдруг, доехав до зарослей Биккизано, я увидел, как из чащи вышел человек и остановился посреди дороги.
И я сразу же узнал того, кого из-за своего французского нетерпения и парижских понятий о приличии обвинил в неблагодарности.