— Но, — возразил я, — на вашем месте я скорее предпочел бы иметь саблю деда, всю изрубленную, какой она была, чем хорошо сохранившуюся саблю главнокомандующего, совершенно целую и невредимую.
— Посмотрите на стену напротив, и вы ее там обнаружите. Первый консул ее подобрал, приказал сделать инкрустацию из бриллиантов на эфесе и с надписью, которую вы можете прочитать на клинке, переслал ее моей семье.
Действительно, между двумя окнами висел клинок, наполовину выдвинутый из ножен, куда он не мог больше войти, изрубленный и искривленный, с простой надписью: «Сражение у Пирамид.21 июля 1798 года».
В это мгновение слуга, встречавший меня и приходивший объявить, что прибыл его молодой хозяин, вновь появился на пороге.
— Ваше сиятельство, — сказал он, обращаясь к Люсьену, — госпожа де Франки сообщает вам, что ужин подан.
— Очень хорошо, Гриффо, — сказал молодой человек, — скажите моей матери, что мы спускаемся.
И он тотчас же вышел из кабинета, одетый, как и намеревался, в костюм горца, состоявший из бархатной куртки, коротких штанов и гетр. От его прежнего костюма остался только патронташ, опоясывавший талию.
Он застал меня за рассматриванием двух карабинов, висящих один напротив другого; на рукоятке каждого была выгравирована дата: «21 сентября 1819 года, одиннадцать утра».
— А эти карабины, — спросил я, — тоже имеют историческую ценность?
— Да, — ответил он, — по крайней мере, для нас. Один из них принадлежал моему отцу.
Он остановился.
— А другой? — спросил я.
— Другой, — улыбнулся он, — другой принадлежал моей матери. Но давайте спускаться, вы же знаете, что нас ждут.
И, пройдя вперед, чтобы указывать дорогу, он сделал мне знак следовать за ним.
V
Признаюсь, я спускался, заинтригованный последней фразой Люсьена: «Другой принадлежал моей матери».
Это заставило меня посмотреть на г-жу де Франки внимательнее, чем я это сделал при первой встрече.
Сын, войдя в столовую, почтительно поцеловал ей руку, и она приняла этот знак уважения с достоинством королевы.
— Матушка, простите, что я заставил вас ждать, — сказал он.
— Во всяком случае, это произошло по моей вине, сударыня, — вмешался я, поклонившись, — господин Люсьен показывал мне такие любопытные вещи, что из-за моих бесчисленных вопросов он был вынужден задержаться.
— Успокойтесь, — сказала она, — я только что спустилась, но, — продолжила она, обращаясь к сыну, — я торопилась тебя увидеть, чтобы расспросить о Луи.
— Ваш сын болен? — спросил я г-жу де Франки.
— Люсьен этого опасается, — сказала она.
— Вы получили письмо от вашего брата? — спросил я.
— Нет, — ответил он, — и это-то меня беспокоит.
— Но почему вы решили, что он болеет?
— Потому что последние дни мне самому было не по себе.
— Извините за бесконечные вопросы, но это не объясняет мне…
— Вы разве не знаете, что мы близнецы?
— Да, знаю, мой проводник сказал мне об этом.
— А вам неизвестно, что, когда мы родились, у нас были сросшиеся ребра?
— Нет, я этого не знал.
— Так вот, потребовался удар скальпеля, чтобы нас разделить, вследствие этого, даже находясь вдали друг от друга, как сейчас, мы ощущаем, что у нас одна плоть, будь то в физическом или духовном смысле. Один из нас невольно чувствует то, что испытывает другой. А в эти дни без какой-либо причины я печален, мрачен и угрюм. Я ощущаю ужасную тоску: очевидно, мой брат переживает глубокое горе.
Я с удивлением рассматривал молодого человека, который говорил нечто странное и, казалось, не сомневался в достоверности этого. Впрочем, его мать, по-видимому, испытывала те же чувства.
Госпожа де Франки печально улыбнулась и сказала:
— Те, кого нет с нами, — в руках Господних. Главное — ты уверен, что он жив.
— Если бы он был мертв, — спокойно произнес Люсьен, — я бы это знал.
— И ты бы, конечно, сказал мне об этом, мой мальчик?
— Да, сразу же, я вам это обещаю, матушка.
— Хорошо… Извините, сударь, — продолжала она, поворачиваясь ко мне, — что я не смогла сдержать перед вами свои материнские переживания, ведь дело не только в том, что Луи и Люсьен мои сыновья, они последние в нашем роду… Присаживайтесь справа от меня… Люсьен, а ты садись вон там.
И она указала молодому человеку на свободное место слева.
Мы устроились за длинным столом; на его противоположном конце было накрыто еще на шесть персон. Это было предназначено для тех, кого называют на Корсике «семьей», то есть для тех лиц, что в больших домах по положению находятся между хозяевами и слугами.