Мальчишки с гиком и свистом кинулись за ним, а сзади всех, чуть не плача от огорчения, бежал Петух, придерживая рукой падающие штаны.
Миша несся во всю прыть. Босые его пятки сверкали на солнце. Он слышал позади себя топот, сопение и крики преследователей. Вот поворот. Короткий переулок… И он влетел на свою улицу. Ему на выручку бежали алексеевские, но огородные, не принимая драки, вернулись к себе.
— Ты откуда? — спросил рыжий Генка.
Миша перевел дыхание, оглядел всех и небрежно произнес:
— На Огородной был. Дрался с Петухом по-честному, а как стала моя брать, они все на одного.
— Ты — с Петухом дрался? — недоверчиво спросил Генка.
— А то кто? Ты что ли? Здоровый он парень, во какой фонарь мне подвесил! — Миша потрогал шишку на лбу.
Все с уважением посмотрели на этот синий знак его доблести.
— Я ему тоже всыпал… — продолжал Миша, — запомнит! И рогатку отобрал. — Он вытащил из-за пазухи рогатку с длинными красными резинками. — Эта получше твоей будет.
Потом он спрятал рогатку, презрительно посмотрел на девочек, формочками лепивших из песка куличики, и насмешливо спросил:
— Ну, а ты что делаешь? В пряточки играешь, в салочки? «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять…»
— Вот еще! — Генка тряхнул рыжими вихрами, но почему-то покраснел и быстро проговорил. — Давай в ножички.
— На пять горячих со смазкой.
— Ладно.
Они уселись на деревянный тротуар и начали по очереди втыкать в землю перочинный ножик: просто, с ладони, броском, через плечо, солдатиком…
Миша первый закончил все фигуры. Генка протянул ему руку. Миша состроил зверскую физиономию и поднял кверху два послюнявленных пальца. Генке эти секунды кажутся часами, но Миша не ударил. Он опустил руку и сказал: «Смазка просохла», — и снова начал слюнявить пальцы. Это повторялось перед каждым ударом, пока Миша не влепил наконец Генке все пять горячих, и Генка, скрывая выступившие на глазах слезы, дул на посиневшую и ноющую руку.
Солнце поднималось все выше и выше. Тени укорачивались и прижимались к палисадникам. Улица лежала полумертвая, едва дыша от неподвижного зноя. Жарко… Надо искупаться…
Мальчики отправились на Десну.
Узкая, в затвердевших колеях дорога вилась полями, уходившими во все стороны зелено-желтыми квадратами. Эти квадраты спускались в ложбины, поднимались на пригорки, постепенно закруглялись, как бы двигаясь вдали по правильной кривой, неся на себе рощи, одинокие овины, ненужные плетни, задумчивые облака.
Пшеница стояла высоко и неподвижно. Мальчики рвали колосья и жевали зерна, ожесточенно сплевывая пристающую к нёбу шелуху. В пшенице что-то шелестело. Испуганные птицы вылетали из-под ребячьих ног.
Вот и река. Приятели разделись, на песчаном берегу и бросились в воду, поднимая фонтаны брызг. Они плавали, ныряли, боролись, прыгали с шаткого деревянного моста, потом вылезли на берег и зарылись в горячий песок.
— Скажи, Миша, — спросил Генка, — А в Москве есть река?.
— Есть. Москва-река. Я тебе уже тысячу раз говорил.
— Так по городу и течет?
— Так и течет.
— Как же в ней купаются?
— Очень просто: в трусиках. Без трусов тебя к Москве-реке за версту не подпустят. Специально конная милиция смотрит.
Генка недоверчиво ухмыльнулся.
— Чего ты ухмыляешься? — рассердился Миша. — Ты, кроме своего Ревска, не видал ничего, а ухмыляешься!
Он помолчал, потом, глядя на приближающийся к реке табун лошадей, спросил:
— Вот скажи: какая самая маленькая лошадь?
— Жеребенок, — не задумываясь ответил Генка.
— Вот и не знаешь! Самая маленькая лошадь — пони. Есть английские пони, они — с собаку. А японские пони — вовсе с кошку.
— Врешь!
— Я вру? Если бы ты хоть раз был к цирке, то не спорил бы. Ведь не был? Скажи: не был?.. Ну вот, а споришь!
Генка помолчал, потом сказал:
— Такая лошадь ни к чему: ее ни в кавалерию, никуда…
— При чем тут кавалерия? Думаешь, только на лошадях воюют? Если хочешь знать, один матрос трех кавалеристов уложит.
— Я про матросов ничего не говорю, — сказал Генка, — а без кавалерии никак нельзя. Вот банда Никитского — все на лошадях.
— Подумаешь, «банда Никитского»!.. — Миша презрительно скривил губы. Скоро Полевой поймает этого Никитского.
— Не так-то просто, — возразил Генка, — его уже год всё ловят, никак не поймают.
— Поймают! убежденно сказал Миша.
— Тебе хорошо говорить, — Генка поднял голову, — а он каждый день крушения устраивает. Отец уж боится на паровозе ездить.