Дафф достал из верхнего кармана длинную черную сигару и предложил Шону. Шон покачал головой. Дафф откусил кончик сигары и выплюнул в огонь. Подобрал горящую ветку, прикурил и, довольный, затянулся.
– Где ты научился шахтерскому делу?
– В Канаде.
Дафф выпустил струю дыма, и ветер унес ее.
– Ты, похоже, изрядно попутешествовал?
– Да, парень. Сейчас слишком холодно, чтобы спать. Лучше поговорим. За гинею я расскажу тебе историю своей жизни.
– Сначала расскажи, а там посмотрим, стоит ли оно того.
Шон закутался в одеяло и ждал.
– Поверю в кредит, – согласился Дафф. – Он выдержал драматичную паузу. – Я родился тридцать один год назад – четвертый и самый младший сын шестнадцатого барона Роксби, не считая тех, кто не дожил до возмужания.
– Голубая кровь, – сказал Шон.
– Конечно, ты только посмотри на мой нос! Но не перебивай. Мой отец, шестнадцатый барон, с помощью хлыста очень рано избавил нас от естественной привязанности к нему. Как Генрих Восьмой, он предпочитал детей как абстрактную идею. Мы старались не попадаться ему на глаза, что устраивало обе стороны. Нечто вроде вооруженного перемирия. У моего дражайшего батюшки в жизни было всего две страсти – лошади и женщины. За свои славные шестьдесят два года жизни он приобрел большую коллекцию тех и других. Его последней неутоленной страстью стала моя шестнадцатилетняя кузина, хорошенькая девица, насколько помню.
Он каждый день брал ее на прогулки верхом и рьяно щупал, помогая сесть в седло или спешиться. Она рассказала мне об этом, смеясь. Но лошадь отца, существо высоконравственное, прервала эти ухаживания в самом разгаре трогательной сцены, лягнув отца в лоб. Бедняга так и не оправился. Два дня спустя, под торжественный звон колоколов и облегченные вздохи сыновей, а также соседей, у которых были молодые дочери, его похоронили.
Даффорд наклонился и поворошил дрова в костре.
– Очень печально. Я или мои братья могли бы рассказать ему, что кузина не только хорошенькая, но и развлекаться умеет. В конце концов, кому знать лучше, чем нам? Мы ведь были ее двоюродными братьями, а знаешь, как это бывает между двоюродными… Но отец об этом так и не узнал, и я по сей день чувствую свою вину. Он мог бы умереть более счастливым… Я тебе наскучил?
– Нет, нет, продолжай. Полгинеи ты уже заработал, – рассмеялся Шон.
– Безвременная кончина отца произвела чудесные перемены в моей жизни. Семнадцатый барон, брат Том, унаследовав титул, оказался таким же скупым и неприятным, как отец. Мне было девятнадцать, доход мой не позволял предаваться обычным увлечениям нашего семейства. Приходилось собирать плесень в мрачном старом замке в сорока милях от Лондона. Кроме того, на мою чувствительную душу слишком сильно действовало неразбавленное общество моих варваров-братьев.
И через три месяца я уехал, сжимая в потном кулаке несколько монет, под напутственные возгласы братьев. Самый ласковый из них был – «Писать не трудись».
Все тогда уезжали в Канаду; это показалось мне неплохой мыслью, и я тоже отправился туда. Я зарабатывал деньги и тратил их. Заводил женщин и расставался с ними, но в конце концов холод меня достал.
Сигара Даффа погасла; он снова раскурил ее и посмотрел на Шона.
– Было так холодно, что невозможно даже помочиться, не отморозив все на свете, и я начал мечтать о тропических землях и солнце, об экзотических плодах и еще более экзотических девушках. Обстоятельства, которые действительно заставили меня спешно принять решение об отъезде, слишком болезненны, чтобы вспоминать об этом, поэтому не будем на них останавливаться. Можно сказать, не уточняя, что уезжал я, будучи в затруднительном положении. И теперь ты видишь, как я медленно замерзаю до смерти в обществе бородатого разбойника, и поблизости нет ни одной экзотической девушки.
– Трогательная история – и отлично рассказанная, – зааплодировал Шон.
– Одна история заслуживает другой, давай послушаем и о твоих горестях.
Улыбка исчезла с лица Шона.
– Родился и вырос здесь, в Натале. Неделю назад покинул дом при сложных обстоятельствах.
– Женщина? – с глубоким сочувствием спросил Дафф.
– Женщина, – кивнул Шон.
– Сладкие шлюхи, – вздохнул Дафф. – Как я их люблю!
Глава 4
Перевал, словно извилистый разрез, рассекал Дракенсберг. По обе стороны возвышались горы, крутые и черные, поэтому путники ехали по тени и видели солнце всего несколько часов в середине дня. Потом горы расступились, и они снова отказались на открытой местности.