Право руля, еще немного вправо… Теперь одерживать, коридор узок. Ох, как неповоротлива эта посудина!
Рулевой истово повинуется, в его облике сейчас что-то виноватое, жалкое. Данилин командует прямо рулевому, так как помощник все еще на полу, что-то собирает или ищет…
Мост — чудовище, лишенное добычи, — скользнул мимо левого борта. Мелькнули помятые, измочаленные брусья, а один из них, потерявший всю краску, оголенный, сверкнул как лезвие.
Теперь лево руля и — на середину канала… Данилин снял фуражку и бросил ее; по лбу, по щекам, по затылку струился пот.
Пронзительный, режущий трезвон ломится в уши. Кто-то зовет хозяина судна, — верно, из трюма, где, может быть, хлещет вода.
— Возьмите трубку! — крикнул Данилин.
Вбежал капитан Мюллер, красный, взлохмаченный. Вбежал и исчез из поля зрения Данилина, — кажется, принялся ругать кого-то. Право руля, право… Судно хуже слушается руля. Теперь левее… На мостике появляются еще люди. Данилин едва замечает их. Канал, нос «Тасмании», стрелка прибора, рулевой за штурвалом — вот все, что существует сейчас. В трюме течь, и надо успеть проскочить…
В трюме течь, — кто-то сообщил это Данилину, или, может быть, он уловил по отрывочным восклицаниям, выхватил из голосов, не умолкающих вокруг. В трюме течь, насосы откачивают воду, но с перебоями, так как в сетки набивается грязь.
Место здесь мелкое, но киль покамест не скребет по дну. «Тасмания» все-таки движется. Сейчас нервы Данилина, его мозг, его кровь — одно целое с организмом судна. Нет, киль не трогает дна. А впереди — глубины больше. Данилину рисуется карта: канал, раструб залива, простор озера — второго озера на трассе канала, и цифры глубин. Сейчас Данилин видит их все. Да, они все отпечатались в памяти, как на бумаге. Чем дальше, тем фарватер глубже.
Неужели не проскочим?!
Голова капитана Мюллера, неприбранная, с розовой лысой макушкой, опять в поле зрения Данилина. Капитан грозит кому-то кулаком.
— Выродки! — доносится до слуха Данилина. — Подвели все-таки, мерзавцы!
Капитан топчется перед Данилиным: уж не надеется ли, что тот разделит его гнев? Немец очень много и долго говорит, будто ему некуда девать время. Твердит что-то про рулевого, который даже команду не понимает толком.
— Желтая обезьяна! — слышит Данилин. — Погоди, тебя возьмут за воротник!
Данилин не отвечает. Ему некогда отвечать. Где-то на краешке сознания бьется раздражение: что это за капитан, который в такой момент болтает невесть что, мешает рулевому! Только на секунду, на полсекунды отрывается Данилин от стрелки прибора, и тут будто ожгло его, такую ненависть прочел он, взглянув на Мюллера.
Это ощущение тотчас же оттеснено: «Тасмания» еще не вышла из канала, все тянутся, бесконечно тянутся две серые ленты — набережные, проплывают мазанки, овцы, сбившиеся в черное пятно, лагерь воинской части…
Уже недолго! Все помыслы Данилина поглощены одной целью — проскочить канал, выбраться на озеро. И там довести «Тасманию» до причала или посадить на грунт, в стороне от трассы, от большой дороги судов.
Прожекторы «Тасмании» гаснут. Уже утро.
В желтом зареве утра плывут навстречу плоские крыши городка, придвинутого к каналу холмами. Вершины холмов тают на ветру, исходят песком. Приближаются пакгаузы, вырастает сухая рощица антенн на вышке. За ними — бетонные ворота канала, а за воротами провал, мутная пустота. Это потому, что песчаная вьюга все-таки разгулялась и сбрасывает песок с холмов, с улиц городка в озеро…
Ворота все ближе. Во всей моряцкой жизни Данилина не было более желанных ворот.
Только теперь Данилин в состоянии собрать по частям, уразуметь картину происшедшего. От ненависти, мелькнувшей на лице капитана, остался очень ясный, почти физически ощутимый след, и ни осторожность, ни доброта уже не препятствуют Данилину утвердиться на суровом выводе.
Сейчас Мюллер — сама любезность. Он поднимает фуражку Данилина, закатившуюся в угол, сдувает с нее пыль. Он все еще толкует о том, что его подвели, что хороших матросов не сыскать — одна шваль в южных портах…
Конечно, он будет петь ту же песню, когда сюда явятся власти.
Правда, есть очень простые способы потопить судно. Например, можно было бы открыть кингстоны. Мюллер охотно приказал бы открыть кингстоны. Но он выдал бы себя. Ему нужны послушные руки. Желательно — руки араба. Вину надобно переложить на рулевого и на советского лоцмана. Уж Мюллер постарается… Если это ему удастся, тогда бывшие хозяева канала завопят на весь мир: «На канале аварии! Республика не справляется с каналом! Угроза международному судоходству!»