Марина и Сергей Дяченко
КОРЯГА, ПОХОЖАЯ НА ОБЕРНУВШУЮСЯ КОШКУ
Руслан узнал про эту корягу на третий день своего пребывания в деревне. Ему сказал Виталька; тот был тоже городской, но приезжал каждый год к бабушке и потому считался как бы немножко местным.
И вот Виталька сказал, протирая ладонью запылившееся крыло видавшего виды велосипеда:
- Тут есть одна такая… вещь… Ты крещеный, кстати?
Руслан сказал, что он крещеный.
Виталька помолчал; зачем-то звякнул в велосипедный звонок:
- Такая штука… Только про нее нельзя говорить. Ты никому не говори, что я тебе сказал. Не скажешь?
Руслан сказал, что никому не скажет.
- Она там, - Виталька неопределенно махнул рукой. Подумал; поерзал. Предложил, будто переступив внезапно какой-то внутренний барьер:
- А хочешь, поехали? Покажу?
Руслан отпросился у мамы. Мама не хотела пускать; мама была бледная и вся какая-то тусклая, исхудавшая, если бы она сказала “нет”, Руслан остался бы без скандала, но мама как-то неожиданно сдалась, махнула рукой:
- А-а-а, поезжай… Чтобы до темноты был обратно…
И Руслан сел к Витальке на багажник.
Ехать на багажнике неудобно. Жесткая конструкция врезается в зад, а ноги надо растопыривать в стороны, чтобы ненароком не попасть каблуком прямо в спицы. Руслан с Виталькой были примерно одного веса, поэтому велосипед то и дело вихлялся из стороны в сторону, но все равно Руслану нравилось ехать; колеса оставляли в пыли красивый узорчатый след, нигде, сколько ни озирайся, не было ни человечка, только чьи-то козы паслись, волоча длинную веревку. Колыхалась трава, кричали сверчки, небо было такое большое, что в него было страшно провалиться, и Руслану за все эти дни было не то чтобы хорошо, а так…
Терпимо.
Едешь через пустынный луг по пыльной дороге, и можно представить себе, что ничего не случилось. Что все по-прежнему. Нет ни этого лета, ни маминой худобы, ни вонючей комнаты, которую они сняли у какой-то бабы Марфы… Что там, в комнате, не стоит на пыльном узком подоконнике фарфоровый петушок, изготовленный эдак году в пятидесятом. Руслану почему-то очень не нравился этот петушок. Он был отвратительный, но его нельзя было убрать. Мама не понимала, зачем его убирать, и вообще хозяйка просила ничего в комнате не трогать; а для Руслана этот петушок был как напоминание обо всем плохом, как символ этого чужого дома в чужой деревне, Руслан мечтал бы сбросить его на пол и разгрохать на мелкие кусочки, но ведь тогда маме придется объясняться с хозяйкой.
А здесь, на лугу, ничего этого не было. Только пыль, солнце и сдвоенный ребристый след от колес. И даже багажник уже так больно не впивался, - наверное, Руслан приспособился на нем сидеть.
Потом луг закончился и дорога повернула направо. Слева потянулся лес; то есть это Руслану казалось, будто это настоящий лес, а на самом деле это была зеленая лента вдоль железнодорожного полотна, ее можно было пешком пересечь за три минуты. Справа были чьи-то огороды - стена кукурузы да картофельная ботва. Дорога сделалась хуже, Витальке стало трудно крутить педали; дальше пошли пешком. Вокруг по-прежнему было пусто, только однажды пришлось прижаться к обочине, пропуская грузовик. В брезентовом кузове ехали куда-то черные лошади.
Виталька катил велосипед, а Руслан шел рядом, у него вдруг испортилось настроение. Ему сделалось одиноко и почему-то страшно, и в придачу пришла еще какая-то бездомность, будто он, Руслан, никогда больше не засмеется, никогда больше не вернется домой.
- Ты чего? - спросил Виталька. - Уже близко…
Руслан молча кивнул. Теперь ему было все равно, что за диковину покажет этот малознакомый пацан. Наверное, глупость какую-то…
Через минут пятнадцать ходьбы Виталька увидел на огороде возле самой дороги пугало в длинном женском платье и с вертушкой в деревянной “руке”. Решительно свернул влево; в лесу никакой дороги не было, приходилось продираться сквозь кусты, спотыкаться о палки, коряги и корни, скрытые в сырой траве, в ворохе прошлогодних листьев. Руслан молча помогал Витальке тащить велосипед.
Налетел товарняк. За деревьями замелькали серые вагоны и бурые цистерны. Грохот и лязг стояли такие, что Руслан прищурился и втянул голову в плечи; почему-то раньше ему не приходилось слышать поезд, несущийся вот так, во весь опор. На вокзалах или даже хотя бы на станциях поезда грохочут все-таки по-другому…
Поезд пронесся. Железное эхо еще долго отдавалось у Руслана в ушах.
Вышли к насыпи. Наверху, между шпалами, покачивался одинокий стебель с маленьким желтым цветком на верхушке. Налетел еще один поезд - пассажирский; от него веяло жестким пыльным ветром, Виталька с Русланом стояли и смотрели, как проносятся мимо синие и зеленые вагоны, белые и желтые занавески, красные на белом слова: “Мо…ква… Си…е…рополь”. Когда поезд сгинул, желтый цветок обнаружился на том же самом месте, он даже не качался особенно, он просто рос прямо там, куда его семечком забросила судьба.