Мгновенно почувствовав себя истребителем, за которым носится самонаводящая сверхзвуковая ракета, я понёсся к ветхому одинокому домику. Думал, что успею… нет-нет, не нужду справить, а за угол забежать, чтобы грабли в строение врезались. Не помогло: эта ракета успела-таки съездить мне по спине, прежде чем я сиганул через забор и помчался в сторону леса.
— Фух! Пронесло! — поздравил я самого себя и, задыхаясь от быстрого бега, прислонился к первому дереву широкой лесной полосы.
Меня изрядно мотало во все стороны, в ушах долбился сердечный ритм, а в глазах летали мушки, но даже сквозь ухудшающееся с каждой минутой зрение мне удалось разглядеть кровавую тропу, что я оставил позади себя. Видать, грабли разодрали мне всю спину, а я, пока бежал, не особенно это почувствовал, зато теперь снова потемнело в глазах.
Как-то часто за последние сутки я стал сознание терять. Вот и галлюцинации прискакали: пятеро всадников неслись во весь опор через поле, свистя и улюлюкая. Заметив одинокий домик Акады, они тормознули коней и спешились. Достав мечи, мужики осторожно открыли садовую калитку и… на том я погрузился в океан бессознательного.
Мир заключают с врагом, а не с другом
И снова я очнулся от дикого вопля.
«Да что ж такое?! — возмутился я. — Не дают мне ни выспаться, ни отдохнуть в бессознательном состоянии!»
С трудом поднявшись на ноги, я огляделся и не сразу сориентировался в пространстве. Как скоро выяснилось, я по-прежнему находился на границе с лесом, а там, через поле, где виднелся одинокий домик, происходило что-то…
Моя спина оставляла на стволе сосны обширные кровавые пятна, голова раскалывалась, а вокруг всё кружилось. Высокая трава, пока я, шатаясь, шёл за каким-то Лешим обратно, то и дело грозилась встретиться с моим лицом. Мне казалось, что земля выгибается и только чудо не даёт ей ударить меня по носу.
Несмотря на ватные ноги и сильнейшее головокружение, я довольно-таки скоро приволок свою окровавленную тушку к участку Акады, где, кое-как перевалившись через забор, шмякнулся мешком за сараем. Так и пролежал минуты две, приходя в себя, пока не услышал мужской хохот и слова:
— Будь хорошей девочкой!
— Стяни с неё кофту! — ржал второй голос.
— У-у-у! Какие кругленькие и спелые! — восторженно завывал третий голос. — А если сжать, нравится, а? Что, уже стонешь?
— Отпустите! Мне больно!
— Заткнись! Эй, Кир, воткни ей в рот, пока я её с этой стороны…
— Все после меня! — пророкотал кто-то басом. — Я первый! Ей обязательно понравится, и она войдёт во вкус. Мокрая вся будет! Правда, киска?
— Уроды! Мерзавцы! Насильники! — кричала, захлёбываясь в слезах, «киска». — Будьте вы прокляты!
— Ай! Она кусается! — взвизгнул кто-то. — Сука! Она мне чуть член не откусила!
Меня бросило в жар.
Какой козёл придумал эту сказку, дескать, женщинам нравится, когда их берут силой? Наверное, только тот, в ком напрочь отсутствует эмпатия, тот, кто не видел, как эти женщины потом умирают от кровотечений и внутренних разрывов. И умирают они в жутких муках и боли. А если не умирают сразу, то умирают чуть позже — медленно, от воспаления и заражения. Ещё любят распространять миф, будто мужчина, который насилует женщин, однажды превратится в высокоморального члена общества, отсидев в тюрьме или просто «повзрослев душой». Или этот бред, мол, он влюбится в свою жертву. Это же надо до такого маразма додуматься! Насильник однажды — насильник навсегда, с той лишь разницей, что впоследствии аппетиты у насильников растут.
Я никогда не принимал участия в подобных забавах. И, честно признаться, действительно гордился этим. Но сделаться свидетелем, сидеть сейчас просто так за стеной сарая и ждать, когда эти пятеро разорвут Акаду, удовлетворив свои низменные инстинкты по нескольку раз подряд — это всё равно что стать соучастником всей этой бездушной грязи.
Тихонько выглянув из-за угла, я успел рассмотреть и оценить картину происходящего.
Акада лежала на боку, на земле, а руки её были связаны за спиной. Юбку ей задрали по самый пояс, сорвав нижнее бельё, кофту также разорвали, а чашечки бюстгальтера спустили вниз, оголив грудь, которую нещадно мял бородатый мужик, попутно угрожая девушке своей секирой…
«Она хотела убить тебя, — объяснял я сам себе, — воткнула грабли в спину, а если бы не убежал, то Акада разбила бы тебе голову тачкой или чем-нибудь ещё! Сейчас-то вон ручки у неё связаны, ничего наколдовать не может…»
Очередные сдавленные рыдания Акады вызвали во мне небывалый прилив сил, заглушив бешеным ритмом сердца настойчивый внутренний шепоток. Когда же Акада получила очередную пощёчину за отказ открыть рот, мой рассудок совсем слетел с катушек.