— Приехали? — из кухни вышла миниатюрная женщина с короткой приятной стрижкой.
— Это Вера и ее сын Павел. Не Паша. Моя мама Ира. Без отчества и без «вы». Она этого терпеть не может.
Я посмотрела на Аркадия, потом на его маму. И сколько ему лет? Надо будет спросить.
— Что случилось?
— Ролевые игры. Э! Я тут не при чем! — уворачиваясь от полотенца, сказал Аркадий и прячась за спину черноволосому смуглому парню. Заодно и знакомя нас. — Это Алик. Друг детства. Это Вера и ее сын Павел.
— Пойдем отсюда, — сказала Ира, обращаясь ко мне, но тут опять вылез Аркадий. — Нет. Сначала надо переодеться. Хоть мы проиграли бой за трусы, но чего-нибудь найдем.
Он увел меня в комнату, где вдоль стены стояла раскуроченная детская кроватка. На полу лежали кучками вещи. Ножницы. Пакеты.
— Не обращай внимание, — сказал Аркадий. — Думал, что успею, но и ты вещей не привезла. Так что не будем на это обращать внимание.
— Я устала, — сказала я, присаживаясь на край кресла.
— Сам устал. Завтра что будешь делать?
— Позвоню начальству. Объясню ситуацию. Потом буду отлеживаться какое-то время.
— Согласен. Сегодня можешь побыть какое-то время со мной? Или сразу отдыхать будешь? Или у тебя в планах забраться в кровать и затопить все слезами?
— Последнее заманчиво звучит.
— Очень. Но они все будут тревожиться, если мы тут зависнем. Тебе помочь переодеться?
— Сама справлюсь, — ответила я, забирая вещи и уходя с ними в ванную.
А из коридора доносился смех. Там кипела жизнь. Я слышала эту жизнь сквозь дверь в ванную комнату и чувствовала себя лишней. Разговоры. Явно пришел еще один друг Аркадия. Женский голос мелодичный и приятный, строгий голос Иры и спокойный голос деда Леши. Павел чего-то отвечал. Опять смех.
Небольшая ванная комната отгораживала меня от них, как и от всего мира. И тут навалил страх, переходящий в панику. Я потерялась. Потерялась в этом большом мире, который был таким сложным и одновременно легким. Сложно было принять, что стоит мне исчезнуть, как ничего не изменится. Колесо вселенной не остановится. Люди продолжат вариться в проблемах и радостях, изредка вспоминая меня. Но существенно ничего не изменится.
Человек — это всего лишь песчинка, которая толком никому не нужна. И я была как раз этой песчинкой.
Смех казался кощунственным. Но и для слез нет повода. Почему они должны плакать, когда у них все нормально? Это у меня разрушилась жизнь, а почва ушла из-под ног. Это мне было тяжело, а не им.
Дверь открылась, но я помнила, что ее закрывала. Аркадий зашел в ванную комнату. Закрыл дверь на замок. Ни слово не говоря сел рядом со мной. Мы долго молчали. Говорить совсем не хотелось, а говорить что-то было нужно. Тишина пугала, но одновременно притягивала, в отличие от шума за дверью.
— Плакать не могу. Болит все и злит.
— Тебе страшно. Злостью тут не пахнет. Злость требует выхода, а страх заставляет прятаться. Можно тебя обнять?
— Обними, — прошептала я, слыша, как голос прозвучал грустно и виновато. — Я вроде как в гостях, а ты со мной возишься.
— Люди редко, когда делают что-то такое, чего им не нравится. Особенно когда есть возможность увильнуть и это не делать, — сказал Аркадий. — Я лучше буду с тобой сидеть, чем разговаривать с матерью.
— Из-за этого Николая? — спросила я.
— Он отец парня, который пьяным сел за руль и врезался в нас с Настей. Все ходил, чтоб его Лёнечку пожалели. Просил, чтоб я дал показания, что он оказал помощь, а не попытался сбежать. Лёнечка же вначале на дороге выл, а потом пополз в кусты. Его менты из канавы вытащили.
— Как же она…
— Любовь зла. Я это понимаю, но не хочу благословлять. Еще и Леня по условке выходит.
— Хочешь ему отомстить?
— Была такая мысль. Но какой в этом смысл? Настю не вернуть. Ребенок не воскреснет. А Леня… Я хочу, чтоб он жил и мучился. Чтоб понимал, что из-за него погибло двое, а за это он получил пять лет, из которых отсидел два с половиной года. Два с половиной года за две жизни. Как думаешь, это справедливо?
— Нет.
— Он сейчас может продолжить жить. Встретить девчонку. Создать с ней семью. По дому будут бегать девчонка с косичками и паренек, которого тот будет на велосипеде учиться кататься или в футбол гонять. Он будет жить, как будто ничего не случилось.
— А ты в этом так уверен? Уверен, что его не будут мучить демоны? — спросила я.
— Я не видел в нем раскаянья, — ответил Аркадий. — Браваду, но не раскаянье.
— Они боятся, что ты сорвешься?
— Да. Чего смеешься?