— Давай так, я живу как хочу, а ты живешь, как хочешь. Но я не хочу ничего знать про твои отношения и новую семью. Ни про Николая, ни про Леню, — сказал Аркадий. — Я их не знаю. Любовь зла. Понимаю, принимаю и отхожу в сторону. Но и ты не гноби Веру.
— Жизнь твоя, — пожала плечами Ира. — Устраивает вас все — живите. Я палки ставить не буду. Помощь в уборке нужна?
— Нет. Сам справлюсь. Там все еще сложно.
— Эдик с Диной приехали. Алик завтра выходной.
— Я понял, но не стоило создавать проблемы. Мы и сами их создадим, — сказал Аркадий. — Но раз приехали, то выгонять не будем.
— Ты про Веру не говорил, а друзья всегда готовы прийти, когда они нужны.
Что-то было неправильное в этом разговоре, свидетельнице, которого я стала. Вот неправильное и все тут. И дело было не в том, что я изображала мебель. Меня беспокоило что-то другое, едва уловимое. Я ловила себя на желании встать и уйти. Перечеркнуть все. Хлопнуть дверью и больше не возвращаться в эту квартиру, где каждый угол приносил воспоминания. Квартира была наполнена этими воспоминаниями, как любая другая, где жило подряд несколько поколений одной семьи. Здесь сладкие моменты перемешивались с горькими. Я такое встречала в доме бабушки, куда приезжали в гости ее сестры и братья, мои двоюродные и троюродные родственники. Где поминки справляли в доме, а там же играли свадьбы. Где фотоальбом помнил тех, кого больше с нами не было. Воспоминания концентрировались, создавая неповторимую атмосферу.
Так было и в этой квартире. Здесь прошлое сталкивалось с настоящим. Надежда и горе задержались в комнатах, затормозив жизнь. Я понимала Иру. Она шла дальше. Насколько я поняла, после первого брака она искала того самого человека, с которым сможет встретить старость. Возможно, вначале она хотела найти Аркадию отца. Теперь встречалась для своего удовольствия. Она жила, не обращая внимание на горе и разочарование. Не сдавалась. Шла к цели.
Аркадий был не таким. Он споткнулся и стоял перед преградой. Для него жизнь остановилась в тот день. В том месте, когда закрылась дверь за Настей. Они не были женаты, но в мыслях я ее считала его женой. Они ушли и не вернулись. Он же остался их ждать, отгородившись от жизни. Только жизнь остановилась лишь у него. Другие продолжали куда-то торопиться, поднимались выше, падали, подходили к нему, чтоб рассказать о переменах в жизни, но он их не слышал. Хотел услышать, но не мог.
У каждого свой срок, чтоб пережить горе и найти место в новой жизни без близкого человека. В моей жизни я похоронила бабушку, которая была близким мне человеком. Но я ее отпустила. Да, я потеряла больше, чем близкого человека. Я потеряла того, кто принимал меня любой. Потеряла ту, кто ничего не спрашивал, но всегда поддерживал. Было тяжело осознать, что теперь я буду одна. Я это приняла как неизбежность, рок, фатум. Как в книге Гюго «Собор Парижской богоматери», где на стене было написано это пугающее слово. Пустота, которую не получится избежать. С ней остается только смириться и идти вперед. Я пошла вперед, как умела. Аркадий же остановился. Он все это время пытался осознать произошедшее. Как он мне сказал утром? Нужна пауза, чтоб все понять и решить, как жить дальше.
Но что же меня смущало? Что каждый теперь будет ему напоминать о прошлом? Каждый будет интересоваться его самочувствием как физическом, так и духовном? Интересоваться его планами, надеясь, что он передумал мстить? Пока он сам не решит, что отомстить надо, чтоб хотя бы прервать этот поток сочувствующих.
Я взяла сигарету. Закурила. Как же все было сложно и неправильно. Ощущение неправильности грызло душу. Но что неправильно? Что женщина хочет кусочек своего счастья и не хочет жертвовать этим счастьем на алтаре горя, пусть это горе и принадлежит ее сыну? Или что сын приводит в дом малознакомую женщину еще и с ребенком, говоря, что теперь она будет жить тут, а ты не мешай? Или вся проблема в том, что я пыталась сама встать на место Иры и Аркадия, при этом не понимала, как поступила бы сама? Скорее всего это. Я не знала правильного ответа на вопрос. Не знала, как поступить. И это пугало.
Ира настаивала, что надо сделать ремонт в комнате Аркадия. Когда он выкинет детскую кроватку, то можно будет там переклеить стены. Аркадий слушал ее молча, не перебивал. Она же понесла рассказывать новости про каких-то знакомых. Кто женился, кто родился, словно почувствовав благодатные уши. Она говорила и говорила. В итоге решила еще и фоточки какого-то розовощекого малыша показать.
— Хватит. Пойдемте ужинать, — прервала я. — Не знаю как вы, а я есть хочу. В другой раз поговорим о детях.