Мария вышла из своего укрытия и подошла к камню, где лежали его вещи. Сама не зная зачем, она подержала кинжал, ощущая ладонью его холодное лезвие, и только было взяла в руки папаху, как услышала шаги и негромкий разговор. Это возвращались те трое. Не успев положить папаху на место, она юркнула под скалу и затаилась. Мужчины тащили саженцы. Растопыренные корни волочились по земле.
Последним пришел Гамид. Он нагнулся над камнем и стал шарить по земле, разыскивая папаху. Не найдя, Гамид подошел к мужчинам, которые, недовольно сопя, закапывали корни деревьев.
— Ребята, давайте папаху. Пошутили и хватит, — миролюбиво сказал он.
Но те ответили, что не видели никакой папахи.
Гамид присел и стал вместе с ними сажать деревья. Он бережно опускал в яму саженцы, забрасывал корни землей, а потом прижимал руками. Когда все было сделано, Гамид снова предложил товарищам отдать ему папаху.
— Да ты что, спятил? — возмутились они. — Не брали мы твоей папахи.
Тогда Гамид, побледнев, выхватил пистолет. Мария задрожала. Она не знала, что потерять папаху — самый большой позор для горца, но пистолет не на шутку испугал ее.
— Это я, я взяла шапку, — закричала она, выбегая из своего укрытия.
Все четверо на мгновение остолбенели. Гамид первым пришел в себя.
— Значит, ты хотела выдать меня милиции? — Он сжал в руке пистолет. Мария подумала, что он сейчас выстрелит в нее.
— Теперь ты видишь, какая это змея. Задушить ее и бросить в реку. А деревья сжечь, — выкрикнул один из троих. Мария увидела, как на нее надвинулись их тени.
От страха она не могла вымолвить ни слова и только смотрела на Гамида, сжимая в руках его папаху.
— Идите вы все… к шайтану, — наконец проговорил Гамид и спрятал пистолет. — Орлы мух не ловят.
— Тогда жди, пока мухи начнут ловить орлов, — многозначительно проговорил один, и все трое исчезли за скалой.
Мария сделала шаг к Гамиду, чтобы вернуть ему наконец эту злополучную папаху, как вдруг прогремел выстрел. Что-то горячо обожгло ее плечо. Мария упала.
…Очнулась она под низкими сводами каменной пещеры. Она лежала на высохшем сене, поверх которого была постелена черная бурка. Под голову подложена та самая каракулевая папаха, из-за которой все и произошло. Голубое легкое пламя слабо колыхалось в углу пещеры. Над ним висела освежеванная туша. Тут же была брошена грубошерстная шкура горного тура. Печально и никчемно торчали длинные загнутые рога. Пахло цветами и травами.
Мария пошевелилась. И сразу к губам ее прильнул кувшин с запахом обожженной глины. Теплая сладковатая струйка молока мягко коснулась горла. Мария увидела человека, который поддерживал этот кувшин, и сердце ее сжалось от предчувствия.
— Я боюсь, — прошептала она.
— Но чего? Пока я с тобой, сначала умру я, а только потом ты, — ответил он.
Мария слабо улыбнулась этому наивному утешению.
— Деревья!.. — вдруг вспомнила она.
Она попыталась подняться, но резкая боль в плече остановила ее. Слабо закружилась голова.
— Не волнуйся, — поспешил успокоить ее Гамид. — Туда с утра пришли женщины. Я видел: они поливали деревья. Тебе надо поесть. Ты же голодная. Я убил для тебя тура. Сейчас поджарю свежую печень. А рана неглубокая. Скоро заживет, я промыл ее настоем трав.
Он нанизывал на острие кинжала куски печени и держал над огнем. По пещере распространился аромат жареного мяса. Большие сочные куски лежали на камне. Мария такого сладкого мяса никогда еще не пробовала.
— Гамид, ты ведь даже не знаешь, как меня зовут.
— Знаю. Тебя звать «Та, у которой волосы из солнечных лучей».
— Какое длинное и странное имя… Так меня никто не называл.
И вдруг она протянула руки и обвила его твердую, до черноты загорелую шею. И почувствовала на своей щеке горячие, тяжелые, словно дробь, мужские слезы.
— Помнишь, ты говорила мне в нашу первую встречу, что, если тропинка подвела человека, надо свернуть на другую и все начать сначала? Ты появилась в моей бессмысленной жизни как утренняя заря. Недаром твои волосы из солнечных лучей…
…Трещали кизяки. Голубой дым тонкой струйкой уходил в проем пещеры и растворялся в воздухе. Колдовской запах сухой травы кружил голову. И Мария, облокотившись локтем о бурку, услышала историю, грустную и вечную, как эти горы, как эта пещера в горах, как этот очаг, слабо мерцающий в углу…