— Вы слышите, женщины! Это она купает свою дочь в меду и вытирает персидскими шелками! Да ты и сама не знаешь вкуса меда на языке, не говоря уже о дочке. Да женщины вашего рода даже близко не спали с женщиной, которая видела бы эти шелка хотя бы во сне!
И все смешалось. В воздух полетели косынки, чохто[11]… Не знаю, чем бы это кончилось, если бы в воротах не появился муж Ханзадай, суровый Хазами. Он большими шагами поднялся на веранду и выволок из этой свалки свою растрепанную жену.
Манужат тоже вернулась домой. Видимо, чувствуя себя неотомщенной и не зная, на кого излить зло, она поднялась на крышу и закричала на весь аул:
— Женщины, я знаю, кто это сделал! Когда я несла невесте подарки, у самых ворот мне встретилась Макружат. Это она наслала на нас злых духов. Ну я ей покажу, — и она схватила палку.
Женщины на своих крышах загудели.
— Что ты, Манужат! Не перекладывай с больной головы на здоровую. Не могла она из шелковых платков сделать бумажные. Оставь ее в покое. Нехорошо выбрасывать сор на голову женщины, у которой нет мужа. Сейчас не те времена. Можно и милицию позвать.
И несчастная, неотомщенная Манужат вынуждена была бросить палку.
А в это время Макружат, ничего не подозревая, сидела дома и не знала, какая гроза прошла над ней не разразившись…
СТАРШАЯ САНИТАРКА
Наверное, никто и не вспомнит сейчас, когда и почему ее стали называть Макружат, что означает коварная. И имя, данное ей матерью, давно забыто. Странно было бы назвать ее тем именем, как странно представить эту тучную женщину, с голосом глухим, словно гром в горах, маленькой девочкой, плачущей в колыбели.
Да, как бы ни была длинна эта дорога, есть и у нее свое начало и свой конец.
Она родилась в пасмурный день осени, когда нудные дожди не переставая стучали о плоские крыши саклей, когда капля за каплей по горбатым улочкам аула безудержно неслись мутные речушки, унося с собой всю грязь в реку, которая тем не менее оставалась прозрачной.
Целую неделю никто в ауле не знал, что в мир вошел новый человек. Дело в том, что мать ее Бакшанат стыдилась своего материнства. И вот почему.
Рано овдовев, она сама вырастила сына и, только женив его, позволила себе выйти замуж вторично. Ей приглянулся вдовец, судьба которого была схожа с ее собственной. Он тоже овдовел, тоже растил ребенка, дочь, и, только устроив ее судьбу, решился на второй брак. Бакшанат как можно дольше скрывала от людей свою беременность. «Стыдно, ведь я уже бабушка», — говорила она мужу.
Как-то родная тетя зашла их навестить. Ни о чем не подозревая, сидела у очага и ела кукурузный хинкал с сушеной колбасой, приговаривая: «Ах, как вкусно! И аромат ста трав в этой колбасе, и жар солнца в этом хинкале».
И вдруг раздался плач новорожденной.
— Что это? — спросила тетя, от неожиданности уронив вилку с хинкалом.
— Дочка! — виновато призналась Бакшанат. — Стыдно было, — и она заплакала.
Тетя быстрее пули подбежала к девочке, которая лежала на взрослой постели между двумя подушками.
— Побойся аллаха, — закричала она, поднимая на руки плачущий комок, завернутый в синее одеяло. — Сейчас же отрекись от своих слов. Одному счастье в начале жизни, а другому в середине. Так радуйся. Не так-то много у нас в роду женщин. Ах ты Солнце и Луна моя, — и тетя принялась целовать девочку. — А как назвали?
— Да никак пока, — еще больше смутилась Бакшанат и вытерла слезы.
— Как это никак? — остолбенела тетя. — Целую неделю девочка живет без имени? Разве ты не знала, что больше трех дней новорожденную нельзя оставлять без имени. Шайтан теперь, наверное, уже дал ей имя. Нужно скорее снять его с девочки и назвать ее своим, человеческим…
С этими словами тетя, не долго думая, закатала рукава выше локтя и принялась за дело. Поставила посреди комнаты блестящий саргас[12], который сразу же вспыхнул, словно на пол упало солнце, потому что свет очага отразился в его медных боках, и созвала десять женщин из числа родственниц или близких подруг. Они должны были просить у шайтанов, чтобы те взяли обратно имя, которое якобы дали девочке.
Тут же саргас наполнился медом. В нем-то и выкупали новорожденную, а потом окунули ее в ведро с топленым маслом.
Мед и масло вылили в самый темный угол двора, где лежала груда камней. Во всех дворах аула были такие углы. Считалось, что это крепость шайтанов.
Потом наконец девочку выкупали в воде.
«Назовем ее Нафси Жавган[13], — предложила тетя, — пусть она украсит старость моего брата. Пусть днем сияет в доме, как солнце, а ночью, как луна».