Хандулай первая сдала в общее хозяйство и быков, и своего породистого осла. Она была очень рада, что земля теперь общая, а значит, ей не придется одной надрываться на своей делянке. Теперь этот участок, слившийся с другими, будут обрабатывать сообща. А много ли ей надо одной-то? Ненасытная она, что ли?
Но произошло вот что. Сын председателя колхоза нечаянно камешком из рогатки разбил стекло в доме Хандулай. Она как раз сидела у очага, когда стекло разлетелось вдребезги. Взбешенная, бросилась она за мальчишкой, приговаривая: «Чтоб ты стал уличным попрошайкой! Чтоб твоя жизнь разбилась, как это стекло!»
И надо же было случиться, чтобы вскоре после этого кулацкая пуля прострелила самого председателя. На его похороны собрался весь аул. Люди оплакивали этого отважного и справедливого человека, красного партизана, который поднял их на борьбу, вывел из вековой нищеты, вселил в них чувство достоинства, и вот теперь, когда они только поверили в возможность добра и счастья, погиб от бандитской пули из-за угла. На похоронах женщины причитали и рвали на себе волосы. Но больше всех убивалась Хандулай. И никто не знал, что творилось в ее душе. А между тем Хандулай терзалась страшной мыслью, что это она погубила председателя. «Что же, — растравляла она себя, — не ты ли прокляла его сына, не ты ли просила у аллаха, чтобы жизнь его разбилась вдребезги, как твое стекло. Так радуйся теперь».
Бедная Хандулай, она не знала, что кулаки, взбешенные тем, что лишились своей земли, давно готовились рассчитаться с председателем. И что пуля эта еще за неделю до того, как злополучная рогатка появилась в руках мальчика, была вложена в дуло пистолета и только ждала своего часа.
День и ночь теперь Хандулай пропадала в доме сироты, чем опять привлекла внимание аула, удивляя людей, привыкших считать ее черствой, равнодушной к чужому горю. Но, как говорится, беда не приходит одна. Слегла мать мальчика. Она и прежде кашляла. А теперь неожиданная гибель мужа так повлияла на нее, что у молодой женщины развилась скоротечная чахотка. Хандулай до последнего часа не отходила от ее постели, подносила лекарства, меняла белье.
Не прошло и трех месяцев, как ее похоронили рядом с мужем.
Что было с Хандулай, когда она увидела ребенка, плачущего между двумя свежими могилами? Она тоже упала между могилами и крикнула: «Это я, я во всем виновата. Накажите меня. Убейте меня!» Эти слова Хандулай были поняты так, что ей пришлось дважды ездить в район и давать объяснения милиции. Конечно, узнав истинную причину ее горя, в милиции только развели руками. Но от этого ей не стало легче, и она по-прежнему считала себя виноватой.
Рашида, сына погибшего председателя, Хандулай решила взять к себе. И с этого дня началась настоящая жизнь. Она словно помолодела на двадцать лет. Мальчишеский визг, который прежде ее только раздражал, теперь бальзамом лился на сердце. Ее мертвый дом наполнился смехом, а жизнь — смыслом. Куда девалась ее замкнутость! Теперь, равная среди равных, она у родника то и дело хвалилась женщинам: «Мой сын такой смекалистый. Вчера вхожу во двор и вижу: он с обеих сторон забивает двери хлева мешковиной, а внутрь прокладывает солому, чтобы зимой теленок не замерз».
Уже и соседки стали заходить к ней в дом и звать ее к себе, уже прежнее недоверие сменилось уважением, которое особенно усилилось оттого, что Хандулай добросовестнее всех работала в колхозе и подавала другим пример. Она и прежде не слыла ленивой, но ведь раньше она работала на себя, и потому ее старательность да хозяйственность расценивались как жадность. Теперь же ее трудолюбие оценили и, подумать только, даже выбрали бригадиром. И она лучше всех справлялась с этим делом, умея влиять на женщин и своим примером, и словом.
Старела Хандулай, подрастал Рашид. Пора было уже подумывать о свадьбе, как вдруг из-за гор докатилась до аула горькая весть о новой войне.
Рашид в числе первых пошел в военкомат, и снова помертвел ее дом. А вскоре она получила похоронку. Но никто не слышал ее причитаний. «На то и война! — только и сказала она. — Если наши сыновья не будут умирать за родину, значит, они отдадут ее врагу».
А когда похоронки стали приходить почти каждый день и горе матерей казалось неизбывным, Хандулай вдруг решилась на отчаянный шаг, вспомнив о том, что люди приписывали ей уменье наговора.