Сразу на входе в Парк стояли информационные экраны, где доходчиво и просто, языками жестов объяснялось, что является нарушением закона. Улыбчивая фигура плечистого полицая показывает открытую ладонь и указывает пальцем на стоящих рядом людей. Раз, два, три… В общем, больше пяти не собираться. Каждой группе — отдельная скамейка. Если нет скамейки — стоим в очереди и ждём. Громко не разговаривать, спиртное не распивать. Туалеты — в южном секторе, врач — в северном. А полицаи… полицаи везде.
Их в действительности оказалось немного — только на блокпостах через каждые двести пятьдесят метров. А вот камеры висели на всех столбах, заинтересованно провожая подвижными объективами то тех, то других посетителей. И все старались ничем не проявить себя — шли медленно, руками не размахивали, глаза опускали. Мало ли чего… Вот и я пошла — тихо-тихо, едва переваливаясь в давно страдающих бедерных суставах, да прихрамывая на правую ногу, уже порядком уставшую за долгую дорогу. Вот, ведь, кажется, девчонкой бегала сюда на прогулки, с собакой наперегонки, а теперь едва добралась. Будет ли скамейка передохнуть или ждать придётся?
На удивление скамеек свободных оказалось много. То ли осенний день не располагал к беседам, то ли последние зачистки в городе сильно поколебали завсегдатаев Парка. Я выбрала место рядом с озером, неподалёку от скамейки, занятой сообществом вольных шахматистов, где четыре деда, щурясь на доски, разыгрывали партии. Моя рассохшаяся деревянная скамейка была неловко покрашена в грязно-зелёный цвет, неровно, по старым слоям. И я уже не могла вспомнить — я ли её когда-то красила? Или я красила вон ту, что под древним кованым фонарём? Или ту, что в стороне от основной аллейки, возле развалин зоопарка? Память молчала.
Откинувшись на спинку, я бездумно смотрела на листья тополя, золотистой кроной прикрывающие меня от неба. Тополей когда-то в нашем городе стояло много, а теперь остались только здесь. Да и других деревьев оставалось мало. В своём районе я их уже не видела, но по визуаторам на улицах часто показывают деревья из оранжереи Губернатора и аллею клёнов с площади имени Великого Присоединения.
— Варьюшка? — дребезжащий старческий голос выдернул меня из задумчивости.
Я открыла глаза и поднялась, чтобы сразу оказаться в крепких подрагивающих от волнения объятиях. Мы смотрели друг другу в лица, боясь упустить каждую новую морщинку, любой новый знак приближающейся кончины.
— Владик…
Друг мой сердечный.
— Варьюшка!
Я обернулась. С другой стороны подходил, с силой опираясь на трость, Константин. Он вовсю улыбался и держался ещё молодцом, не смотря на свой предельный возраст и часто бьющий тремор от тяжкого недуга.
— Костя!
— Лиза!
Всё так же прямая, с нескрываемо гордой осанкой и изящной талией, но ослепшая настолько, что ходила с белой палочкой и в огромных прошлого века очках. Она подобралась к нашей общей скамейке с другой стороны и, ощупывая спинку, аккуратно присела на краешек. И, как обычно, тихо по-домашнему улыбнулась.
А вот Игорёк так и не пришёл. А, значит, уже не придёт. Как и многие теперь…
Мы обнимались и чуть слышно делились комплементами, безбожно обманывая и обманываясь, что выглядим неплохо для своих лет, что наше поколение ничто не сломает, что всё пройдёт и будет лучше. Сели на скамейку, взялись за руки — морщинистые, сухие, дрожащие. Смотрели друг на друга и вокруг, силясь проморгаться, чтобы не заплакать.
Выудив из дальнего кармана комбинезона платок, Константин обтёр лицо, и, вздохнув, начал наше собрание.
— Уважаемые коллеги… Позвольте напомнить вам, что сегодня мы собрались почтить память погибших наших товарищей… Каримова, Платонова, Филатову, и тех, кто был с ними в их последней битве. Предлагаю минуту молчания.
Мы поднялись со скамейки и встали лицом к озеру, почти задевая макушками за низко провисшие ветки…
Когда-то озеро славилось чистотой, и по нему можно было прокатиться на лодке или катамаране. А по берегам стояли киоски, и в них любой мог купить мороженое или сахарную вату, полакомиться котлетками на булке или свежевыжатым соком. Теперь раскрошившийся асфальт и бетон настолько покрыли все поверхности, что и просто прогуляться стало сложно. Да и вода озера давно заболотилась, начав дурно пахнуть. Тут убирались только оппозиционеры — кто по своему желанию, а кто в наказание за мелкие поступки. Но последние годы оппозиция состарилась, и стала тихой, неприметной — наказывать не за что. Ну и ослабли слишком, чтобы часто проводить субботники. Вот и…