Луис вскарабкался на сук повыше — он приходился как раз над кладбищенской оградой. Луис чувствовал себя двенадцатилетним сорванцом, ведь и ему когда-то было двенадцать! Дерево покачивалось на ветру. Листья шуршали, точно перешептывались. Луис едва успел сообразить, куда он забрался и, не расхолаживая себя сомнениями, прыгнул. Даже не видел толком, куда. Правда, он не отпускал ветви, толщиной с руку. Ветка прогнулась, но выдержала. Луис повис метрах в трех от земли и, перебирая руками по ветке, начал двигаться к ограде. Ветка даже не затрещала. А по земле, наверное, стелется безобразная тень — этакий орангутанг на дереве. По лицу, по шее струился пот, но Луиса даже знобило — ветер студил разгоряченное тело. С каждым движением ветка гнулась все ниже. Руки занемели. А вдруг потные ладони соскользнут?
Вот и ограда. Колени приходились почти вровень с острыми копьецами. С очень острыми, как казалось сверху. Да какие б ни были! Разве в этом дело?! Разве только мошонкой рисковал он в эту минуту?! Упади он на эти копья, они пропороли бы его до самого горла. И полицейский патруль на обратном пути обнаружил бы не совсем своевременное и не совсем традиционное пугало к Ведьмину дню, украшающее (или устрашающее?) кладбищенскую ограду.
Часто, но мелко дыша, он поискал ногой опору. Хоть секунду нужно передохнуть. Ноги болтались, не доставая до ограды.Вдруг далекий свет фары развеял тьму.
ГОСПОДИ! НИКАК МАШИНА? НИКАК СЮДА ЕДЕТ!
Он попытался еще чуть-чуть продвинуться вперед, но ладонь соскользнула. Пальцы вот-вот разожмутся.
Он все же успел повернуть голову: по улице на большой скорости промчалась машина. Что ж, удача не отвернулась от него…
Пальцы отказывались держать. На волосы сыпалась кора.
Но тут одной ногой он нащупал-таки опору. А второй штаниной зацепил за острие. Отчаянно дернул ногой. Ветка угрожающе согнулась. Пальцы разжались… затрещала штанина, но зато Луис утвердился на копьях обеими ногами. Острые концы впились в резиновые подошвы и совсем скоро добрались до ног. Но этой боли Луис почти не замечал — изнывшие руки и плечи наконец отдыхали.
ЗАНЯТНОЕ ЗРЕЛИЩЕ СО СТОРОНЫ! — подумал он. И жутко, и смешно. Придерживая ветвь левой рукой, отер правую о пиджак. Потом проделал то же самое с левой.
Не теряя времени, он снова обеими руками уцепился за ветку — на конце она была уже совсем тонкая, можно одной рукой обхватить — оттолкнулся и прыгнул, как Тарзан на лиане. Ветвь изогнулась дугой, угрожающе затрещала. Луис отпустил ее и… полетел вниз, наугад.
Приземлился он не лучшим образом. Стукнулся коленом о могильный камень — ногу до бедра точно током пронзило. Луис покатился по траве, схватившись за колено, ощерившись от резкой боли. Лишь бы смог идти! Но вот боль стихла, нога вроде бы сгибалась. Сейчас ей нужно больше движения, а иначе застынет — не согнешь.
Он поднялся и зашагал вдоль ограды в сторону Масонской, где оставил машину. Колено, конечно, болело, и Луис захромал, но мало-помалу боль притупилась. А в «хонде» у него есть аспирин в аптечке. Нет, чтобы с собой захватить! Да что сейчас об этом вспоминать. Он внимательно следил за машинами, и, стоило какой показаться на улице, затаивался в глубине кладбища. Чаще они появлялись на улице Масонской, и ему почти все время приходилось крадучись пробираться меж могил к тому месту, где напротив, через дорогу, стояла его «хонда». Луис уже пошел было к забору, чтобы вызволить из кустов сверток с киркой и лопатой, как вдруг услышал шаги, а следом — тихий женский смех. Пришлось тут же присесть за могилой. И больное колено сразу напомнило о себе. По Масонской, обнявшись, прошла парочка. Они то появлялись в свете фонарей, то ныряли во тьму. Луису припомнился стародавний многосерийный фильм по телевидению «Час Джимми Дуранте». Что бы делали сейчас влюбленные, восстань он из-за могилы — зыбкая тень в царстве мертвых — и возгласи глухо и заунывно: «Покойной ночи, миссис Дурьябашка, где бы вы ни находились!»
Молодые люди остановились под фонарем рядом с его «хондой» и обнялись. Луис смотрел на них с нездоровым удивлением и с отвращением к самому себе: ишь затаился за могилой, как вампир из какой-нибудь дешевой книжонки с картинками, подкарауливает влюбленных. НЕУЖТО ТАК ЛЕГКО ПЕРЕШАГНУТЬ ЗА ГРАНЬ БЕЗУМИЯ? — подумал он, но и мысль эта показалась ему стародавней подружкой. ТАК ПРОСТО: ВЗОБРАТЬСЯ НА ДЕРЕВО, УЦЕПИТЬСЯ ЗА ВЕТКУ, ПЕРЕМАХНУТЬ ЧЕРЕЗ ЗАБОР НА КЛАДБИЩЕ И ОТТУДА СЛЕДИТЬ ЗА ВЛЮБЛЕННЫМИ… ИЛИ РАСКАПЫВАТЬ МОГИЛЫ. НЕУЖТО ТАК ПРОСТО? РАЗ — И СВИХНУЛСЯ. Я ВОСЕМЬ ЛЕТ ПОТРАТИЛ, ЧТОБЫ СТАТЬ ВРАЧОМ. И ВСЕГО ЗА ПЯТЬ МИНУТ СДЕЛАЛСЯ ГРОБОКОПАТЕЛЕМ. НАВЕРНОЕ, ТАКИХ В НАРОДЕ И ЗОВУТ ВУРДАЛАКАМИ.
Он едва сдержал стон или вой, вцепившись зубами в кулак — так холодно и одиноко на душе. Но одиночество и обособленность не докучали, взвыть хотелось от радости, от благодарности к холодной пелене, спрятавшей и укрывшей его. Наконец парочка удалилась. Луис проводил их нетерпеливым взглядом. Вот они взошли на крыльцо большого дома. Мужчина достал ключи, и вот они уже скрылись за дверью. Снова улица тиха и пустынна, лишь носится ветер, раскачивает деревья, шуршит листвой, ерошит волосы на мокром от пота лбу.
Луис подбежал к самой ограде, нагнулся, принялся шарить в кустах. Ага, вот пальцы нащупали грубый брезент. Он поднял сверток, замер, нечаянно лязгнув киркой о лопату. Вышел на широкую гравиевую дорожку, остановился, осмотрелся. Так, сначала нужно идти прямо, на перекрестке свернуть влево. Проще простого. Шел он по самой обочине, готовый мгновенно исчезнуть в кромешной тьме под вязами, окажись на кладбище сторож и вздумай он совершить ночной обход.
Вот уже совсем рядом могила Гейджа. И вдруг Луис с ужасом почувствовал: он не помнит, как выглядит сын! Он встал как вкопанный, уставясь на ряды могил, скорбные и суровые памятники. Как он мог забыть?! На память приходили лишь разрозненные черты: русые волосы, шелковистые, мягкие; глаза с раскосинкой, белые зубы; небольшой шрам на подбородке — память о том, как он упал с крыльца, еще когда они жили в Чикаго. Но черты эти не складывались в целое. Вот Гейдж бежит к дороге, спешит навстречу судьбоносному грузовику из Оринко, но Луис видит лишь спину. Он попытался вспомнить малыша в постельке после того, как они запускали змея, но словно нашло какое-то затмение.
ГЕЙДЖ, ГДЕ ТЫ?
А ТЫ ПОДУМАЛ, ЛУИС, ЧТО, МОЖЕТ, ОКАЗЫВАЕШЬ СЫНУ МЕДВЕЖЬЮ УСЛУГУ? А ЧТО, ЕСЛИ ОН СЧАСТЛИВ СЕЙЧАС? А ЧТО, ЕСЛИ ВОПРЕКИ ТВОЕМУ НЕВЕРИЮ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЛЮДЯМ ХОРОШО. И ГЕЙДЖ СЕЙЧАС С АНГЕЛАМИ ИЛИ ПРОСТО СПОКОЙНО СПИТ. И, ЕСЛИ СПИТ, КАК ЗНАТЬ, КОГО ИЛИ ЧТО ТЫ РАЗБУДИШЬ? ГЕЙДЖ, ГДЕ ТЫ? Я ТАК ХОЧУ ВЕРНУТЬ ТЕБЯ ДОМОЙ.
Да отдает ли он себе отчет в том, что делает? Почему вдруг он не в силах припомнить лицо сына? Почему ему так неймется вопреки всем предостережениям? И Джада, и Паскоу во сне, и собственного тревожного сердца?
Ему вспомнились могилки на Кошачьем кладбище, расходящиеся кругами, закручивающиеся в спираль НЕПОЗНАВАЕМОГО, и его снова бросило в холод. Почему он стоит здесь и силится вспомнить лицо Гейджа?
Ведь совсем скоро он увидит его наяву.
На холмик уже поставили надгробие. С простой надписью: ГЕЙДЖ УИЛЬЯМ КРИД и две даты. Сегодня здесь уже кто-то побывал — вон свежие цветы. Кто же? Мисси Дандридж?
Сердце билось тяжело, но нечасто. Итак, он спокоен. Если надумал, все нужно сделать в одночасье. Рассвет уже не за горами.
Он еще раз прислушался к сердцу. Да, он спокоен, он готов начинать задуманное. Чуть заметно кивнул, словно соглашался сам с собой. Нашарил перочинный нож. Разрезал липкую ленту, скреплявшую сверток. Развернул брезент у изножия могилы, аккуратно все разложил — точно так же он бы готовил инструменты перед небольшой, амбулаторной операцией.
Вот и фонарь под войлочным колпаком с дыркой — как посоветовал продавец. Войлок был тоже перетянут пластырем. Дырку он сделал, очертив монетку и вырезав кружочек скальпелем. А вот и кирка с коротким черенком, хотя она вряд ли пригодится, Луис взял ее на всякий случай. Цементом гроб не залит, а камни вряд ли попадутся в свежей могиле. И остальное на месте: лопата, совок, веревка, рукавицы. Он тут же их надел, схватил лопату и принялся за работу.