Чужой закрыл дверь, повернул замок — щелк, щелк! Замер. Я слышал его сопение, но не боялся, что он меня учует. Нюха у людей никакого, чувствуют только самые сильные запахи, от которых любой нормальный кот с ума сходит. А вот я его чуял даже слишком хорошо: плохая энергия заполнила уже всю квартиру, добравшись до самого потолка.
Постояв немного, чужой двинулся в комнату. Я и говорю: проблемы с нюхом! В холодильнике со вчерашнего вечера спрятана пойманная хозяйкой курица. Вкусная курица! И еще рыба — тоже ничего. Если бы я мог открыть тяжелую дверцу, мигом бы с ними разобрался. А в комнате съестного нет, но глупому человеку это невдомек: ходит, открывает дверцы тумбочек и шкафов, выкидывает все из ящиков прямо на пол. Хотя, может, он не так и глуп… я это дело тоже люблю. Соберешь все в кучу, уляжешься сверху — хорошо! Да и среди того, что теперь валяется на полу, наверняка найдется немало интересного… Вот чужой отодвинул скрипелку тре-на-жор, начал рыться среди хозяйкиных шкур, оказавшись совсем рядом со мной. Злостью от него веяло невыносимо: шерсть на моем загривке и вдоль хребта аж встала дыбом. Хорошо, что рычание, рвущееся из горла, я могу пока подавить. Только бы не чихнуть! На шкафу скопилось немало пыли, старшая хозяйка сюда добирается нечасто, а младшая — и вовсе никогда.
Тем временем злобный чужой издал торжествующий звук и вылез из шкафа, бормоча неразборчивое. Похоже, нашел что-то занятное. Может быть, уйдет, наконец? Скорее бы! Но стоило мне об этом подумать, как за стенами квартиры зашумел ездящий по дому шкаф. В нем я бываю не часто, только когда хозяева засовывают меня в сумку и носят к нехорошему человеку ве-те-ри-на-ру. Тот гадко пахнет невкусными лекарствами, вечно больно мнет пузико и колет в загривок иголкой — делает при-вив-ку.
Со стороны окна вдруг раздался громкий стук. Стучал тот самый воробей, у которого я когда-то выдрал из хвоста перья. Он частенько прилетал и стучал клювом в стекло, вызывая меня. Это у него игра такая: знает, что я теперь ничего ему не сделаю, вот и расхаживает по ту сторону, дразнится. Ух, я б его! Но сейчас стук показался каким-то другим — больно уж нетерпеливый и тревожный.
Я осторожно приподнял голову, чтобы увидеть окно. Это и правда оказался мой старый бесхвостый знакомый: молотит клювом, что есть сил. Увидев меня, уставился прямо в глаза. «Беги! — кричит его взгляд. — Спасайся!» Вот только бежать было некуда.
Чужой, бормоча под нос злые слова, метнулся к окну.
— Кыш, тварь поганая! — стукнув рукой по стеклу, прошипел он. — Пшел! Пшел отсюда!
Тут бы мне спрыгнуть со шкафа и метнуться в прихожую, а оттуда в ванную, но лапы словно приросли к месту. В ездящем по дому шкафу быстро поднималась младшая хозяйка. Скоро, совсем скоро она будет здесь! И тогда все зло чужого обрушится на нее. Не знаю, как я понял это, просто понял и все. И, когда чужой, обругав продолжавшего долбить клювом по подоконнику воробья, направился к выходу из комнаты, я прыгнул прямо в отвратительную морду, метя когтями в глаза. В последний момент чужой успел зажмуриться и присесть, это его и спасло. И все же когти впились в мягкое. Пахнуло кровью. Чужой взвыл, я тоже. Теперь вести себя тихо было ни к чему, наоборот, следовало шуметь как можно громче, чтобы хозяйка услышала и поняла: домой нельзя.
Я рвал чужого когтями и зубами, задыхаясь от его злобы и испуга. Он, громко крича, вцепился в мою шерсть, выдирая ее клоками, но я не собирался сдаваться. Воробей продолжал молотить клювом в окно, а в замке лязгнул ключ.
Наверное, я испугался за хозяйку, которая ничего не услышала и все-таки вошла, а может быть, чужой понял, что его сейчас застукают и собрался с силами… Как бы там ни было, он сумел отодрать меня от себя и отшвырнул прочь. Я больно ударился об отражалку, висящую в прихожей, услышал, как она тренькнуло, рассыпавшись осколками, и плюхнулся на пол. Последнее, что я помню: чужой, с ревом несущийся на застывшую в дверях хозяйку. Он отталкивает ее, она падает на пол, он бежит прочь, а в пальцах правой руки сверкает что-то яркое, зовет за собой, тянет, так, что нет никаких сил сопротивляться, подхватывает, кружит и уносит в темноту…
— Святослава, грабителя описать сможете?
— Не знаю… все произошло так быстро! Вроде… вроде среднего роста, одежда ка… темная какая-то… и волосы тоже… редкие волосы… немолодой уже, кажется… Лицо… кровью было залито, его я, боюсь, не смогу описать…
Голос хозяйки то и дело прерывали всхлипы. Второй голос — мужской, незнакомый, звучал устало и немного раздраженно. Ясно различимые мысли человека витали над его головой и понять их не составляло никакого труда: «И чего, спрашивается, ревет? Подумаешь — кот! Эка невидаль, заведет другого. Радовалась бы, что сама жива осталась, дура. И имечко еще — Святослава Ольгердовна Семихолмская — язык сломать можно! Хорошо хоть, грабитель не успел взять ничего, а то возись с описью…»