Они до того ею наслаждались, что не прошло и нескольких дней, как они стали пытаться отправлять нас в кровать. Наступало одиннадцать часов, и Соломон начинал тереться о ногу Чарльза, а Шеба затевала прыжки в длину со стула на стул. Когда все это не давало результата, Соломон усаживался на спинку кресла, в котором они спали, и начинал выть, устремив взгляд на дверь, через которую мы должны пройти, чтобы наполнить грелки и почистить зубы. Он жаловался, что уже поздно, что у него уже темные круги под глазами от недосыпа. «И у Шебы тоже круги», – орал кот. Поскольку Шеба была любимицей Чарльза, Соломон думал, что это может чуток того подстегнуть…
Когда зима закончилась, вопрос о том, чтобы кошкам переехать обратно, даже не вставал. Они обосновались внизу навсегда.
Весной повсюду начались перемены. Миссис Адамс сняла темно-бордовые плюшевые шторы и вместо них повесила более подходящий сезону белый муслин. Старик Адамс предавался традиционному в деревне времяпрепровождению – ссорился с соседом по поводу межи между их участками. Мисс Веллингтон раскрашивала своих садовых гномов. Поскольку гномов было целых восемь штук плюс богатый ассортимент пятнистых жаб, это занятие гарантированно обеспечивало ее присутствие по другую сторону нашей стены, где она орудовала кистью с особенно напряженной сосредоточенностью всякий раз, когда спор о меже нарушал окрестную тишину. И царила напряженная обстановка в «Розе и Короне».
Обычно она возникала по самым разным поводам. Они там всегда о чем-нибудь спорили. Начиная от того, кто неправильно звонил в колокола в воскресенье, и кончая тем, как выращивает у себя картошку какой-нибудь незадачливый приезжий. На сей раз, однако, разразилась, похоже, настоящая катастрофа.
Некий мистер Кери купил коттедж в переулке, примыкающем к боковому входу в паб. Он решил пристроить к дому гараж и соответственно перенести существующие ворота и подъездную дорожку к дальнему входу, туда, где будет гараж. Заделывая старый вход, он также решил соорудить перед ним то, что считал улучшением, – крутой вал из земли, расположив его на одной линии с другими дерновыми окаймлениями переулка, которые он засадил корнями вереска, собранными во время своих пеших прогулок.
К несчастью, другие люди смотрели на это иначе. Старый вход, будучи прямо напротив бокового входа в паб, был единственным местом во всем переулке, где могли протиснуться машины, пока разгружался грузовик с пивоваренного завода. Теперь же всякий раз, когда привозилось пиво, выстраивалась очередь из машин, чьи владельцы возбужденно сигналили, требуя проезда. Водитель с пивного завода приходил в раздражение, оттого что ему приходилось постоянно прерываться и отводить грузовик с дороги. Старик Адамс сказал, что пиво не становится лучше, если его вот так все время взбалтывать. Мистер Кери – сам непьющий и совершенно не тронутый подобными сантиментами – сказал, почему бы им не разгружать грузовик у парадной двери паба. Предложение вполне целесообразное, которое, однако, было с ходу отвергнуто на том основании, что грузовик всегда разгружали возле боковой двери, и кто он такой, чтобы менять порядок?
Дело было спешно передано на рассмотрение в приходский совет. К несчастью, члены совета собирались только раз в два месяца. Между тем каждую неделю у коттеджа Кери возникала дорожная пробка, и по вечерам в «Розе и Короне» кипело возмущение и рассматривался вопрос, будет ли вереск, столь упрямо возделываемый мистером Кери, расти.
Общее мнение сводилось к тому, что не будет. Вереск растет на торфяниках, а здесь почва известняковая. На самом же деле он вырос. Принеся вереск домой с торфяной пустоши, мистер Кери предусмотрительно перенес его вместе с почвой. И на этом вопрос пока утих.
У нас дела шли более мирно. Соломон, похоже, подружился с Робертсоном. Я чуть не упала, когда увидела их в первый раз – Робертсона, уютно устроившегося с загадочным видом на тюке сена в гараже, и сидящего перед ним на земле Соломона во время его первой после потепления инспекционной вылазки. Царило молчание. Я ожидала, что оно в любой момент будет нарушено Соломоном, который, прижав уши, стремглав ринется в атаку. Потом я поняла, что эта тишина была не столько затишьем перед бурей, сколько тишиной шахматной партии. Робертсон рассматривал подъездную дорожку. Соломон изучал кучу песка. Так они и сидели, пожалуй, слегка смущенно, словно парочка членов клуба «Будл».
Вскоре к ним присоединилась Шеба, и теперь все трое безмолвно сидели в гараже, по-видимому, практикуя передачу мыслей на расстоянии. Однако в тот вечер, когда мы увидели их у дровяного навеса, никакой телепатии уже не было. В течение недели мы отсутствовали дома, отдыхая на море. Аннабель на это время отправилась на ферму, Соломон с Шебой – в отель для сиамских кошек в Холстоке, а Хейзелы в наше отсутствие кормили Робертсона. В середине недели он вдруг испарился, доложили они в наше возвращение, и нигде не могли его найти. Мы подумали, что, возможно, он отправился вслед за Аннабель на ферму, и действительно, через день после того, как мы привели Аннабель домой, Робертсон сам вновь объявился, торжественно вышагивая по дорожке к ее стойлу.
Позже в тот же вечер я заметила, глядя в открытую кухонную дверь, что Соломон и Шеба сидят во дворе перед дровяным навесом и изучают его фундамент с выражением крайней сосредоточенности. «Они загнали Робертсона в мышиную нору, – шутливо сказала я Чарльзу, – и не собираются оттуда выпускать». Я была ближе к истине, чем могла подумать. Через некоторое время выглянула из окна холла, следуя правилу, хорошо известному владельцам сиамских кошек, которое гласит, что если сиамцы притихли, значит, что-то замышляют. И оказалось, что около них, там, где мне не было видно из окна кухни, находился Робертсон. Он фыркал на одну из опорных стоек навеса, тогда как наши двое взирали на него сверху вниз.
Несколько позже Робертсон ушел, но наши двое все еще сидели с важным видом у дровяного навеса. Я пошла посмотреть, на что фыркал Робертсон. И оказалось, что там, внизу, вдоль деревяшки шла длинная мокрая полоса. Похоже, это Соломон оставил свою отметину. Хорошую такую, большую отметину, влагу на которую он копил, видимо, целую неделю. Затем он уселся возле нее вместе с Шебой, и весь его вид говорил: «Переплюнь меня, если можешь». И, к вящему их удовлетворению, Робертсону пришлось признать свое поражение.
Глава восьмая
Музыка чарует[20]
Продолжай дела идти таким образом – то есть если бы Робертсон не возражал сидеть с видом отверженного в саду, признавая Соломона местным чемпионом по прысканью, и не возражал бы вести себя смиренно всякий раз, как ему повстречаются наши двое, – возможно, они могли бы в свое время к нему привыкнуть и даже допустить в дом.
«Возможно», конечно, зыбкое понятие. Они могли бы в равной степени сделать и то, что сделали несколько лет назад, когда мы пытались взять в дом котенка Самсона. То есть дрались с ним, с нами и друг с другом до тех пор, пока дом не стал походить на Организацию Объединенных Наций.
На самом деле Робертсон однажды полез поперек батьки в пекло, появившись собственной персоной на нашей кухне. «Непрошеный», – прокомментировала Шеба, которая первой его заметила и привлекла наше внимание к этому событию тем, что недоверчиво высунула шею из двери гостиной. «Хочет съесть нашу еду!» – прорычал Соломон. Вероятно, Робертсон именно это и собирался сделать, но только потому, что она там оказалась, подобно тому как на пути Колумба оказались плоды Вест-Индии…
Преследуемый Соломоном, Робертсон вылетел в дверь, как мяч для гольфа после удара клюшкой. После этого всякий раз, как Соломон видел Робертсона, он возмущенно гнал его прочь из сада. Как ни тяжело это было для Робертсона, оно было логично. Это был Соломонов сад; предполагалось, что Робертсон жил у Аннабель. И хотя я временами чувствовала укоры совести, когда видела, как наш коренастый рыжий постоялец доблестно сопровождает Чарльза при обходе сада или сидит с ним рядом, пока тот копается в огороде (сейчас это было самое близкое расстояние, на которое Робертсон мог подходить, чтобы чувствовать свою сопричастность), все-таки он регулярно получал еду, и мы тишком гладили его в гараже.