Загвоздка заключалась только в том, что я едва мог видеть с моего места на стене предполагаемую точку приземления, так как она находилась за деревьями у самой стены. Но я вынужден был пойти на риск.
С этого момента события развивались как бы сюрреалистически, они казались мне продолжением кошмара в обратном порядке. Я был вовлечен в центр беспредельного ужаса, и все, что прежде происходило, напоминало повторяющееся начало.
Не долго раздумывая, я прыгнул вниз со стены, и, к счастью, мягко приземлился в шелковистую, высотой по колено траву. Я ничего больше не желал, кроме того, чтобы только найти себе убежище, как в этот же момент мощная длинная молния ярко осветила сад. Когда до меня дошло, обо что я чуть не споткнулся, я замер как вкопанный.
Она лежала прямо у моих лап, и в мечтательных лазурных глазах яростно разряжалось ночное небо. Она была представительницей балинезийской породы, белоснежной, со свойственными только ей коричневыми окантовками на мордочке, ушах, лапах и хвосте. Длинная шерсть — этим балинезийцы отличаются от сиамских кошек — совсем вымокла под дождем, шелковистые волоски склеились в отвратительные мокрые колтуны, а прекрасное стройное тело выглядело так, словно его только что вынули из стиральной машины как скомканную одежду. Выражение мордочки не говорило о мерзости преступления, с которым она столкнулась недавно, а казалось отрешенным от этого ужасного мира. Огромная рана на загривке была чистой, бедняжка уже давно истекла кровью, и если время от времени еще и выступала пара капель, то они тут же смывались бурлящим потоком с небес. Но самым душераздирающим был большой срок ее беременности. Очертания младенцев уже проступили на ее мокром животе.
Все мои догадки и умозаключения о серии убийств внезапно смешались, как рушится аккуратно сложенный карточный домик из-за одного-единственного неосторожного движения. Труп был не мужской, а женский. Она не была охвачена зовом природы в момент убийства — скоро должны были появиться котята. Она не была европейским «стандартом», а принадлежала к благородной породе. Единственная общность между этим и теми убийствами заключалась, вероятно, в их глубокой, как пропасть, бессмыслице. Только припадочный психопат подходил для совершения таких злодейств. Потому что при всем желании нельзя было вычислить «разумный» мотив в этой безразборной резне.
Яркий луч молнии потух, и глубокий мрак снова окутал балинезийку. Зная, где она лежит, я мог хорошо различить ее. Но теперь тело казалось сгустком теней, без того наводящего ужас свечения, которое имело в ярком свете молнии. Я чувствовал себя как окаменевший, не было сил даже почесать за ухом. Пока я не мог оторвать глаз от тела, как молящийся от божества, по мне хлестал дождь и, казалось, пробирался через поры вовнутрь. Яростная дрожь сотрясала меня — видимо, признак начинающегося воспаления легких.
— Да, он здесь! Малыш утомился. Дыхание перехватило. Похоже, переел сухого корма!
Конг стоял на стене, тяжело дыша, и с торжеством поглядывал на меня сверху вниз. Позади него нарисовались Герман и Герман, оба копировали его дьявольскую ухмылку. Похоже, они не заметили мою находку.
— Да, — согласился я печально. — У меня перехватило дыхание. И я не одинок в этом.
— Что ты там несешь?
Конг спрыгнул вниз со стены и приземлился точно рядом со мной. Лакеи следовали за ним по пятам. Потом, не торопясь и ухмыляясь, он осмотрел меня со стороны. Затем его взгляд упал на труп, и на физиономии иронию сменил неприкрытый ужас. Глаза Конга расширились, словно хотели выскочить из орбит, рот открылся в беззвучном крике. Герман и Герман также были охвачены глубокой растерянностью.
— Солитер! — наконец вырвалось у Конга, и он зарыдал от всего сердца. — О, Солитер! Солитер! Что с тобой сделали? Моя любимая, дорогая, прекрасная Солитер! О Боже, что они с тобой сделали? Моя бедная, бедная Солитер!..
Он всхлипывал, обнюхивал труп и прыгал вокруг нее как танцующий дикий ритуальный танец индеец и выдирал от отчаяния пучки травы на лужайке. Как каждая из эмоций Конга, так и горе достигло жутких масштабов. Огромный зверь буквально выбился из сил, пока наконец не припал к мертвой Солитер и плача не начал лизать ее промокшую под дождем шерстку.
— Кем она была? — спросил я косоглазого Германа, тот стоял у моей передней лапы. Он отвернул от обнявшейся пары свою залитую слезами физиономию и глянул на меня так подавленно и отрешенно, словно это не я всего пару минут назад сделал ему татуировку на шкуре, отличный сувенир.
— Солитер была любимой подружкой босса. И беременна она, вероятно, была от него, — ответил он сквозь зубы.
Для меня было удивительно видеть трех злобных тварей в таком безутешном горе. Они были настолько настроены друг на друга, что каждый разделял ощущения и мысли двух других. В довершение Герман и Герман завыли из солидарности со своим господином.
Конг все же постепенно пришел в себя, старое неисправимое вонючее животное занялось своим привычным делом. Он снова напыжился и заорал.
— Я убью его! — вопил он так громко, что даже перекрывал симфонию бога грома. — Сделаю фарш, сварю требуху в микроволновке! Я перегрызу ему глотку и выпью его кровь! Я оторву ему яйца и воткну в его же глотку! Я, я…
Ему не хватило воздуха, и теперь Конг брызгал слюной, извергая лишь нечленораздельные звуки. Потом он продолжил рычать, не желая остановиться хоть на секунду.
— Какой мерзавец это был? Кто? Это ты сделал?
Он бросил на меня полубезумный взгляд, но тут же потряс недоверчиво головой. У меня камень упал с души.
— Нет, не ты. Ты не мог. Ты слишком глуп для этого. Кроме того, времени было мало. Но кто же тогда? Кто? Ах…
Необузданный гнев молниеносно уступил место горю, Конг снова смотрел взглядом, полным боли, на свою возлюбленную. Его захлестывали вулканические эмоции — от вспыльчивости до безмолвного отчаяния. Бедняга — а такое впечатление он на самом деле производил на меня — вел себя как маленький ребенок, совершенно не владел своими поступками и настроениями. Герман и Герман осторожно приблизились к боссу, чтобы поддержать его в трудный час. Все трое склонили головы и тихо вздыхали над трупом Солитер.
Вдруг раздалось шуршание, словно что-то задергалось в ветвях кустарника. Мы все насторожились. Хотя буря продолжалась, непрестанно шумел дождь и шуршали ветви кустов и трава, но этот шорох был хорошо различим. Кто-то притаился совсем рядом с нами.
Конг моментально сжался, словно наэлектризовался, и вытянул голову. Его ноздри раздувались в механическом ритме. Герман и Герман вторили ему и начали также интенсивно принюхиваться. Постепенно наши глаза устремились в направлении одного дерева, находящегося примерно в четырех шагах. Одним махом что-то выскочило из куста у подножия дерева, стоявшего по-осеннему без листьев, и, тяжело переваливаясь, прошлепало за ствол рядом стоящего дерева, чтобы спрятаться там от нас. Это было довольно неловко и глупо, потому что мы не сводили с него глаз. Однако все прошло так быстро, что мы успели идентифицировать чужака только по его силуэту как одного из наших, хотя при этом не смогли определить цвет его шкуры, молча прикидывая, о ком идет речь. Итак, неизвестный скрылся за тонким стволом и, очевидно, на полном серьезе надеялся нас провести таким примитивным маневром.
Конг в своей обычной манере четко и громко заявил о намерениях.
— Горе тебе! — протрубил он. — Горе! Если ты хоть раз испытал боль, она покажется тебе просто зудом в сравнении с тем, что тебя теперь ожидает! Я оторву тебе голову и вопьюсь в горло! Вырву сердце и поиграю им как в пинг-понг! Я…
Эти заявления возымели свое действие, незнакомец что было сил помчался к противоположной ограде, странно прихрамывая. Конг и его свита мгновенно ринулись за ним, и несколько молний сверкнули в небе, словно хотели подчеркнуть драматизм сцены.
Я собрался было крикнуть вслед, что не стоит действовать опрометчиво, что, возможно, чужак случайный свидетель и натолкнулся на тело Солитер, как и мы, что сперва надо бы подвергнуть его допросу и что каждый должен считаться невиновным, пока не доказано обратное… В тот же момент я сам понял всю бессмыслицу этих призывов. Это было так же абсурдно, как кричать табуну бегущих коней, что следует обращать внимание на дорожные знаки. Мне ничего не оставалось, как побежать вслед за охотником и дичью, чтобы по крайней мере предотвратить худшее.