В том, что случится, нет места игре. Не говоря уже о забаве.
Розмари прилегла рядом со своим малышом, но не решалась заснуть. Голова гудела, истощённая до предела, так что ночь она провела в состоянии, равно далёком и ото сна, и от того, что можно назвать бодрствованием. Она воспряла прежде, чем рассвет коснулся горизонта, отказываясь от самой мысли, что утреннее «кукареку» так и не раздалось. Розмари позволила огню погаснуть, и в том была какая-то жуткая странность — поднявшись, осознать, сколь бесполезна привычная рутина. Мармелад так и не вернулся. Сердце поражённо забилось, когда до неё дошло, когоне хватает в доме; она надеялась, что кот не сбежал куда-нибудь в уголок умирать; и ещё одна мысль мелькнула в голове: что, может, это последнее и к лучшему, будь оно так. Обездоленный, как и она сама теперь… кто даст ему, смилостивившись, приют и кров?
«Пускай Эда хранит его в своём сердце», — помолилась она богине, даже не помыслив, что впустую растрачивает прошение на простого кота.
Розмари решила, что позаботится подготовить корову к дороге прежде, чем разбудит Гилльяма. Но потом ей, с трудом дохромавшей до хлева, оставалось только стоять, беспомощно покачивая головой в осознании, какую убийственно жестокую шутку сыграла с нею судьба. Пара пёстрых телят, рыжих с белым, как и их мать, лежала, свернувшись друг к дружке, в соломе под боком у коровы. Видать, та разродилась ночью, молча, даже без мычания. Корова уставилась на Розмари парой безмятежно доверчивых глаз.
— Хорошая корова, — прошептала Розмари, и после ушла, оставляя дверь в хлев открытой. Пелл ни за что не станет, уверилась она, выводить корову на солнышко и заводить обратно, как и притаскивать бадьями пресной воды для питья или привязывать ту на лужайке с сочной травой. Всё, что женщина могла сделать для той, — оставить открытыми ворота, чтобы корова могла приходить и уходить сама, когда вздумается. Мысли горчили отравой, пока Розмари добиралась обратно, до коттеджа. Не возвратись только Пелл в её жизнь, и она бы кричала и танцевала от радости при виде столь приумножившегося богатства. Теперь же, скрепя сердце, оставалось пожертвовать нежданно улыбнувшейся удачей — мужчине, которого она презирала, человеку, что ни за что не станет беречь такое сокровище как зеницу ока и промотает до нитки всякую монету, что она получила, заработав у Хилии.
Вернувшись в дом, женщина, скатав одеяло, запихнула его в заплечный мешок. Забросив на плечо, пожелала про себя, чтоб вещи казались потяжелее, ибо задавалась вопросом, как долго сможет нести и их, и Гилльяма. Колено опухло и раздалось. Впрочем, не важно. Не пытаясь разбудить мальчика, Розмари, подхватив спящего ребёнка на руки, устроила его на плече и заковыляла к порогу. Дверь она так и оставила торчать распахнутой за спиной. Облака низко нависали над горизонтом, угрожая вот-вот разразиться дождём. Не особо удачный день — начинать путешествие, но у неё не оставалось другого выбора.
Пелл домой не заявлялся. Дрыхнет где-нибудь в таверне? Или двинулся в родительский дом? Сколько времени уйдёт, прежде чем он таки вернётся сюда, в коттедж, и обнаружит, что Розмари исчезла, прихватив… укравего сына? Увидев корову с телятами, дремлющими в хлеве, поймёт ли он, что она вовсе не отводит куда-либо животное, а попросту сбежала? С неохотой карабкаясь по крутой тропинке, Розмари долго и тщательно размышляла над всем этим, утешая себя мыслью, что как только доберётся до вершины утёса, дорога выровняется и идти станет значительно легче.
— До свиданья, коттедж, — попрощалась она.
Гилльям приподнял головку:
— Смотри, мам! Марми!
Это и в самом деле был кот. Он упёрто спускался по тропинке от края обрыва бодрой рысью. Взмокший и перепачканный грязью, куда сильнее, чем ей когда-либо приходилось видеть, он, должно быть, всю прошлую ночь провёл в холмах. Наверно, чересчур перепугавшись, чтобы вернуться домой, после того, что с ним сделал Пелл. Гилльям вдруг закопошился, выбиваясь из материнской хватки.
— Марми! Марми больно! — вывернувшись из рук, шлёпнулся на землю, шустро рванулся вперёд, вверх по тропинке к коту.
— Ох, Гилльям! — всхлипнула Розмари и, прихрамывая, потащилась следом.
Стоило им двоим добежать до кота, и Мармелад присел, вылизывая плечо. Замурчал, чуя крепкое объятие мальчика на своих рёбрах, а потом, осторожно извиваясь, вскользнул из ребячих ладошек. Должно быть, кости у него изрядно ныли, но кот даже не подумал оцарапать малыша. После встал на задние лапы напротив Розмари, и она взяла его на руки, мягко баюкая. Весь мокрый, остро пахнущий мускусом, и непривычно грязный… он был весь перемазан в чём-то липком, и на грудке виделся запекшийся сгусток грязи.
— Что мне делать, Мармелад? Я не могу оставить тебя здесь — и не могу взять с собой.
Розмари мягко отпустила кота, поставив на землю. Громко заурчав, словно от недовольства, тот двинулся к Гилльяму. Малолетний детёныш уселся поперёк тропинки, и кот забрался к нему на колени. Мурлыча, потёрся мордочкой о детскую щёчку. Розмари окинула их обоих долгим взглядом, желая всем сердцем, чтоб то было всего лишь началом обычного дня, — и что она могла бы со спокойной душой оставить этих двоих играться, без задней мысли занявшись привычными делами. Затем глянула вверх, на тропинку, теряющуюся высоко в скалах. Пелл мог вернуться уже в любую секунду. Начавшийся прилив скоро перекроет всю дорогу. Двинуться ли ей и дальше в обход, по скалам, или пересечь взморье? Какой тропой решит двинуться сам Пелл, возвращаясь?..
— Гилльям, мы должны сейчас же уходить. Мы не можем дольше оставаться здесь.
— Не петляй. Оставайся здесь.
Слова исходили из горла Гилльяма. Но детский голос не вязался со взрослой манерой говора. Он сидел, уставившись на неё; широко распахнутые глаза глядели смело и уверенно. Кот притулился бок о бок с ребёнком, его голубые зрачки словно отражение вторили взгляду мальчика.
— Нет, — проговорила она тихо. Розмари знала, чьимысли облекает сейчас словами этот голосок. Разум дрогнул, пошатнувшись, при одном воображении, что её дитя может быть затронуто Уитом, — благословенной или проклятой, но запретной магией. Быть того не может. В Пелле не было ни капли Уита, да и в её семейном древе слыхом не слыхали о кровной магии. Она уставилась на него во все глаза.
Нет. Он не больше Уитти, чем ты. Кошки разговаривают с теми, кто им по нраву, без разницы, под Уитом он или нет. Он слышит меня, ибо способен услышать. В отличии от тебя. Ты слышишь меня, знаешь, что я говорю правду, но продолжаешь притворяться, что пренебрегаешь ею. Ты не можешь сбежать от него. Ты останешься стоять здесь и сразишься с ним. Я сделал всё возможное, но, боюсь, меня одного недостаточно.
Мысли в её голове обрели форму, сплотившись в нежеланное, но неизбежное:
— Я не могу, кот. Я не могу бороться с ним. Он слишком большой и сильный. Он причинит мне боль или даже убьёт. Я могу драться с ним. Я не буду.
Гилльям заговорил снова, по-детски склоняя взрослую речь.
— У тебя нет выбора. Он уже идёт сюда.
Если ты не станешь бороться, он причинит тебе боль или убьёт. Если сразишься, он может ранить или убить тебя. Но, по крайней мере, ты получишь удовлетворение, ранив его первой. Даром это ему не обойдётся. Я видал его на городских улицах. Я опередил его, забежав вперёд, но он уже идёт. И скоро будет здесь.
Розмари развернулась, чтобы проследить за кошачьим взглядом. Там и в самом деле виделся Пелл, с трудом тащившийся по тропинке в их сторону. Он выглядел изрядно потрёпанным, хуже некуда. Она задалась было вопросом, что с ним приключилось; уж больно тот был зачуханный, весь в грязных следах, — весьма странно для обычного вечера, даже проведённого в таверне. Спускаясь к ним с вершины холма, мужчина прихрамывал; изящно скроенные вещи изгваздывали пятна грязи, — равно как маска гнева марала лицо, вытравливая всю былую красоту.
Подняв с земли на руки Гилльяма, Розмари встала на ноги. Она б сбежала, будь это в её воле, но для бегства было уже слишком поздно. Бежать было некуда, и прятаться тоже. Кот сидел подле её ног. Хвост был аккуратно свёрнут вокруг лап.