Она покрепче сжала топор. Лучшая из возможностей покончить с ним. Один хороший удар в затылок, да покрепче и потяжелее, так чтобы сокрушить наверняка, и дело сделано. Подняв оружие, женщина скрепила всю свою волю, желая шмякнуть мужчину обухом по голове. Но не смогла. Пальцы распадались пожухлой травой, расплетались раскрутившейся пряжей.
— Мама! — Протяжный вопль чистого ужаса. Гилльям!Малодушие восторжестовало победу. Развернувшись, Розмари дала дёру, как и была, с топором в судорожно сжатой руке, оставляя Пелла лежать лицом вниз в зарослях высокой травы.
Гилльям стоял перед коттеджем, и когда она наконец дотянулась до него, тот исходил неудержимым воплем. Держа руки вытянутыми от тела, и ладони его дико тряслись. Подлетев к нему, Розмари заключила сына в объятия. Детское тельце было словно одеревенелым, и малыш продолжал кричать, как если бы даже присутствие вновь возникшей рядом матери не могло утешить его.
— Мама, мама, тебя не было! Ты исчезла! Исчезла!
Кот объявился внезапно, утешающе обвившись вкруг лодыжек, и она ослабело осела вниз, растратив последние силы.
— Нам нужно убираться отсюда, — прошептала им обоим. — Ш-ш-ш. Тише. Надо идти сейчас, прямо сейчас же. И ты тоже, кот. Давай же.
— Куда? Куда мы идём, мам? — Гилльям едва-едва, с трудом выдавливал слова.
— Мы собираемся в гости. Мы навестим, мы повидаемся… Гостей. Ты увидишь, ты поймёшь. — Куда ей пойти? Куда ей податься, чтобы не попасться Пеллу? Она усадила к себе Гилльяма, несмотря на пульсирующее болью колено. Преимущество. Покуда она спасалась от Пелла, даже не чувствовала боли. Теперь же та вскипала в такт сердцебиению, всплеском расходясь по ноге аж до бедра. Впрочем, она выдержит, должна выдержать и её, как и всё остальное.
Розмари оставила мешок со скарбом около хлева. Ухватив его, она продолжила ковылять. Даже не думая, пойти глянуть, сидит ли ОН уже или по-прежнему растянулся неподвижно. Гилльяму не нужно видеть отца в таком виде. Куда пойти, куда идти? Кто из её друзей заслуживает поиметь на свою голову проблем и забот, что идут впару с ней? Сбежать к Хилии, надеясь, что муж той окажется дома, как раз чтобы удержать Пелла от убийства? Пойти к Серран? Нет, престарелая женщина будет напугана до смерти, если вопящий Пелл заявится к ней, ломая всё вокруг.
В конце концов, она последовала дорогой к краю утеса, прихрамывая всю дорогу на пути в город. Гилльям, прижатый к бедру, Мармелад, следующий по пятам, — и топор в руках, аккурат за спиной ребёнка. Обещанный дождь разразился, когда Розмари ещё шла пешком, нежный весенний дождь из мельчайших капелек. На окраине города кот уселся на землю. Розмари оглянулась на него. Дождевые капли поблёскивали, запутавшись в кошачьих усах.
— Разве ты не идёшь с нами?
Собаки. Здоровенные псины стоят громадных собак. Ты не увидишь меня.
— Я не могу вернуться вот так.
Я могу последовать. А могу и нет.
— Просто прекрасно.
Ещё одна вещь, из тех, что она не могла изменить. Эда, благослави и охрани его, помолилась она про себя. Остановившись, переложить топор в мешок, женщина продолжила спускаться с последнего холма и наконец вошла в деревню. Казалось, день стоял тихий и безмолвный. Из небольшой гавани только самые мелкие лодчонки отважились выйти в море за уловом. Те, что побольше, ждали более благоприятного прилива. Невеликих размеров рынок только начинал расшевеливаться. С нарастающим ветром Розмари почувствовала запах свежей хлеба, — пекарня приступала к первой дневной выпечке. Она оглянулась к дороге, которой пришла сюда, но кота нигде не было видно. Ей оставалось только верить, что он и сам способен о себе позаботиться.
Не успела женщина достигнуть торговой улицы, как дождь всерьёз разошёлся, а усилившийся ветер заворошил юбки. Мальчик в руках задрожал, съёжившись и свернувшись калачиком.
— Кушать, мам, — промычал Гилльям; а пожаловавшись на голод в четвёртый раз, растворился в беспомощном плаче. Сердце её сжалось. Она и сама была голодна, но потрать Розмари сейчас монеты на еду, на что они будут жить завтра? Дождь уже проникал к телу, пропитывая одежду.
Она подошла к таверне, единственной на всю деревню, рядом с рыбной лавкой, где женщина впервые повстречала Пелла и тот ухаживал за ней. Те дни казались подобием песни, что когда-то была у неё на слуху, что-то насчёт юной глупышки, которой вскружил голову бессердечный поклонник. Долгие месяцы прошли с тех пор, как она пересекала этот порог, входя в двери; годы с той поры, как сидела у Таммана близ огня с кружкой доброго эля и подпевала хором менестрелю. На мгновение картины прошлого отчётливо встали перед глазами. Пламя отдавалось жаром на лице и в ногах, а спине, опирающейся на Пелла, было и так тепло. Он не пел сам, но, казалось, гордился ею, подпевающей другим. Те самые времена, когда она открыто бросила вызов матери, посмев быть с Пеллом, тишком прокравшись из постели и удрав сюда; как часто Розмари лгала ради того, чтобы быть с ним?
Было больно вспоминать, что всё это — обман.
Мать была права во всём. Хотела бы она теперь поведать той о её правоте.
Розмари с трудом заставила себя надавить на дверь и занести ребёнка внутрь. Было темнее, чем вспоминалось, но запахи оставались те же: густой рыбной похлёбки, и древесного дыма, и разлитого пива, и табака от курительных трубок, и подового хлеба. В это ранний час лишь пара клиентов торчала у стойки; и она, пододвинувшись к столу рядом с очагом, усадила Гилльяма. Хозяин собственной персоной сам подошёл к ним, пристально оглядев гостей с ног до головы особым взглядом. Широкая натура Таммана отражалась и на характере держателя таверны. Он было кинул взгляд к двери, потом в сторону Розмари, наконец, направил взор к её сыну, — и вновь вернулся глазами к женщине. Губы скривились, словно мужчина пережёвывал слова, решая, выплюнуть или проглотить заготовленную речь. Розмари заговорила первой.
— У меня при себе пара медяшек. Пойдёт ли на миску рыбной похлёбки для мальчика и на остаток — хлеба, сколько хватит?
Тамман стоял, не шевелясь и не меняясь во взгляде. Единственное, что, распахнув рот, проревел:
— Сашо, супа и хлеба на двоих! — Потом резко плюхнулся на скамью напротив Розмари. — Пелла скоро ждать? — спросил мрачно.
Тело отозвалось дрожью. Розмари надеялась, что мужчина не заметил этого.
— Я… я не знаю. — Она пыталась говорить спокойно.
Тамман понимающе кивнул.
— Ну, ничего не имею против ни тебя ни его, но не хотелось бы здесь лишних неприятностей. Он намедни побывал тут, — прошлой ночью, точнее, как ты и сама, верно, знаешь. Эта девица, любительница-рассекать-туда-сюда-бухту, Меддали Моррани, так? Она тоже была здесь тогда, поджидаючи Пелла. Изрядно сердитая, всё сидела и выжидала, пока тот не заявился наконец, выглядя, словно бродячий кот. Никаких совпадений, Розмари. Она ждалаего. — Хозяин, знавший женщину с детских лет, заглянул ей в глаза, сухие и давно выплаканные, пытаясь разглядеть, сказалось ли сказанное, или нет. Без всякого злого умысла, лишь оценивающе. Розмари заморгала, пытаясь подавить тяжёлые мысли. Тамман кивнул сам себе. — Да. Эти двое планировали встретиться. А уселись точнёхонько в углу, рядом с задней дверью, подальше от огня и толпы, и долго ещё болтали между собой. — Тамман покачал головой. — Эта дамочка чокнутая. У самой-то лицо ещё свежими синяками отсвечивает, — Пелл, будь он проклят, наградил в последнюю выволочку. И зачем только притащилась сюда, встретиться с этим бессердечным ублюдком? Извини. Забыл, что с тобою мальчик. Извини ещё раз. — Он опёрся локтями о столешницу, и та заскрипела от натуги.
— Ничего такого, — проговорила Розмари тихо. Гилльям увлечённо следил за языками пламени в очаге, не обращая внимания на их разговор. Тут показался Сашо с едой: двумя чашками, полными до краёв похлёбки (белесые струйки то и дело выплёскивались через край) и салфеткой с тремя булочками с зажаристой корочкой. Гилльям шустро схватил хлебец, опережая парня-подавальщика, опустившего блюдо с едой на стол. Малыш тут же набил рот, сунув краюху в рот.
— Гилльям! — воскликнула было она возмущённо, но хозяин опустил здоровенную ладонь её на плечо.