Стоило Волчонку немного отогреться и перестать дрожать, как живот тут же подвело от голода. Он поискал яблоки на земле, но не нашёл ни одного: похоже, эти деревья плодоносили не круглый год, если вообще когда-нибудь плодоносили.
Оглядываясь и стараясь ступать бесшумно, он обошёл весь сад (тот оказался совсем маленьким) и понял, что тут не было ни калитки, ни ворот: неприступная стена возвышалась со всех сторон. Волчонок попробовал было вырыть подкоп, но лишь обломал когти о твёрдую сухую землю. Судя по завыванию ветра и пышным снежным шапкам на столбах, там, за стеной, вовсю бушевала метель. Родной дом казался таким далёким, что хотелось скулить и кататься по земле, но он сдерживался. И, между прочим, не зря — потому что в саду волчонок был не один: до его ушей вдруг донеслось тихое девичье пение:
«Не для нас нынче встало солнышко, долго тянутся дни ненастные. Если выпить печаль до донышка, никогда мы не будем счастливы. Мёд горчит, и роса полынная выпадает на травы сочные — я родные края покинула, я навек обвенчалась с горечью».
Пробуксовав лапами по траве, волчонок нырнул в кусты белоягодника, с опаской высунул из листвы самый кончик мокрого чёрного носа — и вдруг увидел красавицу с каштановой косой до колен и очень грустными синими глазами. У неё были точёные черты лица, дугой изогнутые брови и бледная, будто бы фарфоровая кожа. Уши оказались не заострёнными, как у всех, кого знал волчонок, а совсем маленькими, аккуратными, со скруглёнными кончиками. Похоже, певунья была не из дивьих людей и не из навьих, а из того странного народа, что живёт по ту сторону вязового дупла.
Волчонок прежде никогда не видел смертных и был сражён наповал удивительной красотой девицы. Ему захотелось выбежать навстречу, виляя хвостом, чтобы та запустила пальцы в его шерсть, почесала за ухом, — и он не без труда сдержался, продолжая украдкой разглядывать незнакомку.
Одёжка на ней была ладная, сшитая по последней навьей моде: шёлковые шаровары цвета ранней зари, шитый золотом парчовый халат, отороченный мехом и подвязанный кушаком. Бледные запястья обвивали звенящие браслеты, а тонкую шею украшало ожерелье, сделанное словно из застывших капель росы. В общем, видно было, что живёт девица в неге и достатке. Почему же она тогда такая грустная?
Красавица подошла ближе, и волчонок на всякий случай припал к земле. Он видел, как маленькие сафьяновые туфельки с загнутыми носами замерли прямо возле его морды, девушка перестала петь и, кашлянув, прошептала:
— А ну, вылезай! Я тебя прекрасно вижу, малыш.
Волчонок высунул голову, на всякий случай прижимая уши.
— Не бойся, не обижу, — девушка улыбнулась, показав ряд ровных белоснежных зубов. — А вот другие могут, ежели увидят. Я — Василиса. А ты кто такой?
Волчонок вздохнул, вылез на садовую дорожку, отряхнулся от листьев и, ударившись оземь, обернулся белобрысым мальчишкой. Всё же в человечьем облике разговаривать было намного удобнее.
— Царевич Радосвет я, — он вытер нос рукавом вышитой льняной рубахи. — Из Дивьего царства.
— Да я уж вижу, что не из Навьего, — усмехнулась Василиса. — Здесь золотоволосых мальцов днём с огнём не сыщешь. Ох и влип ты, царевич. Коль увидит тебя Кощей — не миновать беды. Тебе годков-то сколько? Двенадцать?
— Тридцать восемь, — буркнул Волчонок, одёргивая зелёную курточку. — Нешто ты не знаешь, что дивьи люди взрослеют медленнее, чем смертные?
— Мне по-нашему привычнее считать. Ну, а теперь выкладывай: зачем пожаловал? Подсматривал за мной?
— Нет! Я так… в общем… — Радосвет на мгновение задумался: соврать или правду сказать, — но всё-таки решил быть честным до конца. — Я на зиму-зимушку взглянуть хотел. Вот только заклятие меня сюда забросило, а обратно не вывело. Не знаю, почему — вроде же всё правильно сделал…
Василиса покачала головой и сплела руки на груди; её многочисленные браслеты тихонько звякнули:
— Конечно, не вывело! Ты же в Кощеевы земли попал, а наш правитель страсть как не любит, когда чужаки суют нос в его дела. Твердит, мол, повсюду шпионы-лазутчики — хотят тайны выведать, огнегривые табуны свести, волшебные диковины украсть. Уж признайся, небось, тоже хотел в сокровищницу пробраться?
Царевич надул губы:
— Сдались мне ваши диковины! У моего бати у самого их тьма-тьмущая. Я всего лишь снег попробовать хотел.
— Попробовать? — очерченные брови Василисы от удивления взметнулись вверх, алые губы приоткрылись.
— Ну да. Я думал, он сладкий.
Девица рассмеялась в голос. Впору было обидеться ещё больше, но Радосвет не сумел: её смех оказался таким заразительным, что губы сами расплылись в ответной улыбке.