Она протянула руку, и Марьяна спешно подхватила её под локоток.
Когда они ушли, Анисья сладко потянулась, хрустнув плечами, опустилась на одну из подушек возле столика и потянула руки к щербету.
— Ежели ты есть не хочешь, я сама отведаю. Сласти тут у них отменные. В моей-то семье ничего такого отродясь не было. Бедно мы жили: каша, суп да компот. Летом — огород. Никаких тебе платьев, украшений, музыки. Это Алатана с Гордеевной у нас к роскоши привычные, а я вот кажной брошечке, кажному колечку радуюсь. А уж апельсины как люблю! Это вот те, которые оранжевые. Возьму один?
— Бери, конечно, — кивнула Василиса.
Ей подумалось, что Анисья с Марьяной в чем-то даже похожи. Не внешне, а нравом. Обе улыбчивые, непосредственные (иногда до невоспитанности, но чего уж там — у всех свои недостатки), обе те ещё сладкоежки. И, кажется, Анисья тоже любила посплетничать. Этим Василиса и решила воспользоваться.
— Скажи, а это чьё? — она взяла с туалетного столика резной черепаховый гребень (удивительной красоты, надо сказать, его так и хотелось пристроить в косы).
Там же рядышком стояла раскрытая шкатулка со шпильками (у каждой навершие из самоцветного камушка), жемчужными нитями для вплетения и ещё какими-то бусинами.
— Дык теперь твоё, — Анисья засучила рукава, высыпала орешки в плошку с янтарно-тягучим мёдом и, облизнувшись, запустила туда ложку. — Ты примерь, не стесняйся. А ежели самой сложно понять, что к чему пристроить, трижды хлопни в ладоши — тогда придёт служанка. Только мы их стараемся звать лишь в самом крайнем случае. Страшные оне. Мёртвые…
— Бр-р, — Василиса передёрнула плечами. — Правда что ли упырицы?
— Дык! И злыдницы. Не знаешь, кто хуже. Но ты не бойся — Кощей им строго-настрого запретил нас жрать. Сказал, мол, хоть один волосок упадёт с жониных голов — всем шкуру наизнанку вывернет, — Анисья облизала палец. — Я знаешь как навострилась? Сперва попросила энтих меня приодеть-причесать, а сама примечала, как они это делают. Теперь в какой хошь наряд завернусь. Даже с энтим… со шлейфом, вот. Хочешь, тебя к свадьбе наряжу, как куколку?
— Да, я была бы очень признательна, — Василиса уселась рядом, взяла с блюда небольшое красное яблочко и надкусила. Ух, и сочное — аж по губам потекло.
— Кушай, кушай, — Анисья наворачивала мёд. — Вот ещё винограду попробуй. Кощей наш тощих не любит. Сам-то вон какой костлявый, как только душа держится? Ах да, у него же нет души!
Она рассмеялась, и Василиса тоже фыркнула в ответ — скорее из вежливости. Больше, чем шутки новой знакомой, её волновало зрелище за окном. Там высилась огромная башня — похожая на воронёные стрельчатые зубцы замковых башен, а всё же не совсем такая. Во-первых, камень её был не чёрный, а серый. Во-вторых, в башне было всего одно окошко — высоко-высоко, близко к остроконечной крыше (уже начало смеркаться, и в нём горел свет). А в-третьих, башня была окружена своей собственной стеной. Довольно высокой, между прочим.
— Что это за башня? — Василиса утёрла с подбородка яблочный сок.
И тут Анисья закашлялась. Пришлось постучать её по спине и помахать салфеткой, чтобы та продышалась.
— Ой, ну ты спросишь! — зашептала она, придвигаясь ближе. — Дык тайна это. Но, ладно, тебе расскажу — её Невестиной башней называют. Догадываешься, почему?
Василиса покачала головой. Предчувствия её одолевали нехорошие, но она решила не мучиться, перебирая догадки, а позволить Анисье продолжить рассказ. Та, как оказалось, только того и ждала:
— Чую, тебе не понравится. Не должна я этого говорить, но как не предупредить хорошего человека. В эту башню Кощей непокорных девиц сажает — жён али невест, без разницы. Тех, которые ему чем-то не угодили, но ещё могут быть полезны, понимаешь? Уже не достойны наших палат, но ещё не созрели для подземных казематов. Только это всё одно что темница, потому что выйти из Невестиной башни ещё никому не удавалось.
Да, о чём-то примерно таком Василиса и думала. Аппетит у неё вмиг пропал, и она отложила недоеденное яблоко. Мысленно обругала себя: нельзя быть такой чувствительной! Знала же, что не на прогулку отправляется, а к Кощею в лапы.
— И что, там сейчас кто-то живёт? Свет-то вон в окошке мерцает.
Анисья заговорила ещё тише, почти ткнувшись губами в Василисино ухо:
— Дык! Елица её зовут, а мы величали по-простому — Еля. Из дивьих она, как и Отрада Гордеевна, только нравом помягше. Прежде она тут, в твоих покоях обитала. И гребень тот тоже её.
— И за что же Елицу в башню посадили?