На небольшом экране, установленном на подоконнике уцелевшей стены хуторского дома, просматривались все подробности продвижения помоечников. Никита еще раз удивился уровню технической оснащенности деревенской общины. Сидящий рядом щуплый, похожий на подростка ведун ругнулся и защелкал по кнопкам на пульте. Выдаваемая картинка подернулась рябью, и изображение отдалилось. Экран пошел черными полосами и погас.
— Через полчаса они выйдут к озеру, а там мы их разглядим визуально. — Молодой ведун начал неторопливо укладывать аппаратуру в чемодан, поясняя Басанову увиденное. — Ночная птица свое дело сделала, пора ей кормиться. Других животных эти к себе не подпустят. Так что будем ждать и готовиться к встрече.
Отряд затаился в развалинах старой усадьбы еще засветло. Трое воинов, прибывших с дедом из города, Стас, щуплый ведун и Никита. Один из воинов, не выпуская из рук переносной радиостанции, периодически выходил на связь с бородатым Александром, остальные, расположившись у стены, просто убивали время, вполголоса рассказывая друг другу анекдоты. Лишь Стас беспокойно вглядывался в сторону озера и курил одну сигарету за другой.
Получилось так, что после собрания в клубе Никита сам вызвался пойти в засаду, на что дед Аким с удовлетворением согласился. Остальные, за исключением Стаса, также вызвались добровольно. Даже тщедушный на вид ведун, которого все звали Пашкой, предложил себя сам. Небольшие отряды почти сразу разошлись по своим местам, и когда заинструктированные до умопомрачения участники засады в сопровождении старейшин вышли к старой усадьбе, на деревню начала опускаться ночь.
Молчаливая и без единого огонька Ламбушка, унылые развалины старой усадьбы, легкий морозец и ощущение какой-то нереальности происходящего. Где я? Что я здесь делаю? Все казалось Никите сумбурным сном. Хотелось встряхнуться, открыть глаза и проснуться в шумной студенческой общаге. События, наслоившиеся за каких-то три суматошных дня, при всей своей динамичности и напряженности выбивали из привычной колеи. Питер остался где-то в другой жизни. Родная деревня, казалось бы известная до последнего камешка, предстала неожиданной сказкой. На фоне обычной реальной жизни выявилось сказочно-мистическое действо, которого не должно было быть только потому, что этого не должно быть вообще. Монстры, колдуны и всякая нечисть, о которой спокойно, со знанием дела рассуждали вполне осязаемые, знакомые с детства люди. Родовые знаки, цветными татуировками лежащие на плечах. Непонятные ритуалы и странное для нынешнего времени единение казалось бы таких разных людей. От всего этого у молодого Басанова голова шла не то что кругом — пропеллером.
На фоне этой, часто непонятной, жизни он ощущал себя больше зрителем, чем участником происходившего. Гостем, попавшим на чужой праздник. Все заняты каким-то делом. Ему же оставалось лишь бросаться в эти дела наобум, не представляя до конца того, в чем он принимает участие.
Такое «лирическое» настроение у Никиты возникло под стать окружающей обстановке. Луна испуганно скрылась за черным лесом, и небо давило бездонной темнотой. Тишина окутала все вокруг. Даже деревенские собаки молчали, забившись в тесные будки.
Ожидание, каким бы оно ни было, располагает к разговорам. И Пашка оказался интересным собеседником. Выпускник престижного московского вуза, вернувшийся в родную деревню, для студента-четверокурсника стал еще одной непонятностью в новой жизни Ламбушки. Басанов поинтересовался причинами столь резкого превращения статуса перспективного специалиста в деревенского обывателя. Бестактный вопрос не вызвал у ведуна неприязни или отторжения.
— Все очень просто, — спокойно объяснил он. — Ты ведь и сам сейчас учишься в институте. Закончишь — сразу почувствуешь разницу между студентом и выпускником. Тем более в крупном городе. Я успел немного поработать в столице, но, когда Афанасьевич переманивал меня обратно в Ламбушку, не раздумывая, согласился. Москва — это другой мир. Каждый год тысячи провинциалов приезжают туда за лучшей жизнью, но они там по большому счету не нужны. Город ломает почти всех. Столичный житель изначально поставлен в привилегированное положение. Суди сам. У них есть нормальное образование, связи, деньги, и они не допустят чужака к личной кормушке. Есть, конечно, и те, кто выживают и остаются в Москве, навечно пополняя ряды местных снобов. Но какой ценой! Приходится поступаться совестью, унижаться, подвергаться насмешкам и выживать. Разве у нормального человека существует такой запас прочности, неуязвимая толстокожесть и полное отсутствие личного достоинства? Есть и счастливчики. Хорошо устраиваются в жизни, занимаются любимым делом и живут припеваючи. Их единицы, они обычно известны всей стране, о них слагают мифы. Такая удачная биография — редкость. Все равно что в лотерею миллион выиграть. Обычно о них все слышали, но никто не видел. Можно быть упертым и самонадеянным, считать себя избранным и верить в свое предназначение, но человек — это такая тварь, которая сама себе ставит планку личных достижений. Да только планка или завышена, или занижена. Те, кто намечает маленькие рубежи, — вообще никуда не стремятся и никуда не годятся. А с теми, у кого амбиций выше головы, дел лучше не иметь, они хуже самых поганых чудовищ. Я, к примеру, покрутился в первопрестольной пару лет и понял, что там делать нечего. Как специалист я и здесь котируюсь. У меня в Ламбушке есть все, даже там, в столице, возможности были на порядок ниже, чем здесь. Ты не подумай, что я себе планку принизил и не захотел бороться за место под солнцем. Здесь другое — впервые за последние годы я чувствую себя хорошо. Я ощущаю себя человеком, нужным человеком на своем месте, неодержимым надуманными проблемами. Вернувшись домой, я ничего не потерял, а вот что приобрел, так это уверенность в завтрашнем дне.
Никита слушал спокойный монолог Пашки Седова и старался понять ведуна. Кое-что в его мнении он считал спорным, а кое-что заставляло призадуматься. Проблема приехавших в город за лучшей жизнью была ему знакома до боли. Он сам укатил в Питер за славой и считал, что делает шаги вперед, но, слушая ведуна почему-то засомневался в своем поступательном движении.
Пашка неслышно подошел к разломанной стене и неподвижно застыл, пытаясь что-то разглядеть на чернеющей у берега озера опушке. Воины, насторожившись, подобрались и, взяв снаряженные арбалеты, бесшумно подошли к ведуну.
— Идут, — прошептал побледневший Стас, — я чувствую, как они идут ко мне.
Он прикрыл глаза и, словно прислушиваясь к чему-то, вытянул шею. Ведун озабоченно взглянул на него, затем вытащил из кармана цветные бусы и, прошептав короткое заклинание, надел их на неподвижного милиционера. Стас открыл глаза, недоуменно посмотрел на стоявшего рядом Пашку. Только что бывшие матово-белыми, его щеки начали розоветь, во взгляде появилась осмысленность.
— А оберег то помогает, — заметив недоуменное выражение лица Басанова, усмехнулся он.
В глазах ведуна заиграли смешливые искорки, и Никита вдруг понял, что по возрасту он всего на два-три года постарше его самого.
— Пока эти камни на нем, ни одна нечисть не сможет коснуться его сознания, — со знанием дела объяснил Седов. — Таких ожерелий насчитывается всего несколько штук. Я их привез из Лапландии. Там у местных шаманов всяких прибамбасов много, но только договориться с ними трудно. Не любят они своими атрибутами делиться, — ведун на мгновение замер и, обращаясь ко всем, добавил: — А теперь пора встречать гостей, они сейчас по озеру пойдут. Бить будем с берега. Самое главное — не смотреть им в глаза, а то заворожат и никакой оберег не поможет. Эти твари смертны, и если правильно попасть, они обездвижутся, а дальше — дело техники. Стрелять надо в их поганую пасть. Остальные места ему по барабану. Кстати, собачку я возьму на себя.