— Все что угодно в этот рот, — сказал он, — а теперь ты отвергаешь хорошую сытную пищу?
— Ты не сказал, что…
— Женщина, которая любит поесть так, как ты… — Его взгляд упал на ее обнаженную грудь. — О, Боже, тебе холодно, Кошечка? Или страшно?
— Холодно, — ответила она.
— Но не страшно?
Она не ответила.
— Вот почему ты скукожилась? — спросил он и неожиданно сжал сосок ее левой груди большим и указательным пальцами. — Потому что тебе холодно? Или страшно? — Он сдавил сосок сильнее. — Тебе больно?
— Да, — ответила она.
— Ах, извини, — сказал он. — Так что же? Холодно или страшно?
— И то и другое. Отпусти меня.
— Ты хочешь сказать, что я должен тебя отпустить? — спросил он, сдавливая сосок сильнее. — Совсем?
— Да, пожалуйста.
— Я отпущу тебя, ты знаешь. Раньше или позже. Когда закончу с тобой.
— Пожалуйста, — повторила она.
— Больно?
— Да, я прошу тебя! Ну, пожалуйста!
Он отпустил ее сосок.
— Ну, а теперь как?
— Спасибо, — сказала она, прерывисто дыша.
— Держу пари, ты хотела бы иметь свитер. Ведь здесь прохладно, верно? Не исключено, что в этой сумке есть отличный теплый свитер. Хорошо было бы, если бы я принес тебе свитер?
— Да, — ответила она.
— Почему?
— Потому что мне холодно.
— А-а-а… А я решил, что ты стесняешься.
— Я хотела сказать не это.
— А что ты хотела сказать? Так ты стесняешься или нет?
— Как тебе угодно.
— Опять дерзость! Отвечай на мой вопрос!
— Я хотела сказать, что, если ты думаешь…
— Да, я думаю, что ты не стесняешься.
— Значит, я тоже так думаю.
— Но ведь на самом деле ты так не думаешь, верно? На твоем челе — знак порока, и ты отринула стыд, — он улыбнулся, — так тебе холодно?
— Очень.
— И страшно?
— Немного.
— Только немного? Ты боишься, что я могу тебя снова побить?
— Да.
— Но только немного. Возможно, я недостаточно тебя побил. Видимо, это так, если ты боишься только чуть-чуть…
— Я очень боюсь, — произнесла она.
— Тебе будет страшно, — сказал он, — тебе будет очень страшно, пока я не закончу с тобой, — он снова улыбнулся, — бедная Кошечка! Совсем голая и дрожащая от холода в своих сексуальных красных сапожках. Устали ножки, и пересохло горлышко. Хочешь пить?
— Да.
— Конечно, хочешь, чтобы я принес тебе попить. Конечно, хочешь, чтобы в сумочке был свитер, но его там нет. Я сжег всю твою одежду вчера вечером.
— Нет!
— Да. Одежда тебе больше не понадобится.
— Что… что ты хочешь сказать?
— Когда я отпущу тебя, одежда тебе не понадобится.
— Когда это будет?
— Когда я буду готов, — ответил он. — Вставай!
Оттолкнувшись от стены, она опустилась на колени. С трудом ей удалось подняться.
— Подойди сюда, ближе к свету!
Она пропрыгала в середину помещения.
— Тебя развязать?
— Да, пожалуйста.
— Нет, я так не думаю. Тебе интересно узнать, что там в сумке? Есть ли там еда?
— Да.
— Ее там нет.
— Но ты говорил…
— Я только сказал, что ты надеешься на сандвич, вот что я сказал.
— Да, ты это сказал.
— Что ты надеешься поесть?
— Да.
— Потому что бедная Кошечка такая голодная, верно?
— Да.
— И хочет пить.
— Да.
— Но в сумке нет ни еды, ни питья, — сказал он, — там только полотенце и ножницы.
Она посмотрела на него. Он снова улыбнулся. Ее начала колотить дрожь.
— Тебе страшно? — спросил он.
— Нет, — ответила она.
— Полотенце не пугает тебя?
— Нет.
— А ножницы?
— Меня ничто больше не пугает.
— Тогда отчего ты так трясешься?
— Мне холодно.
— Нет, тебе страшно.
Он залез в сумку и, достав скрученное пляжное полотенце, развернул его как знамя. Накинув ей на плечи, он одернул полотенце на груди.
— Стыдливость, стыдливость! — сказал он. — Одень меня, ибо я нага!
Он снова полез в сумку. Лезвие ножниц блеснуло при свете лампы.
— Ведь ты же не хочешь быть вся усыпана волосами?
— Что?
Он пощелкал ножницами.
— «И он уберет урожай свой своими серпами», — произнес он, и прядь длинных рыжих волос осталась в его левой руке.
Глава 5
Ох уж эти киносъемки! Однажды, когда Уоррен работал еще в Сент-Луисе, ему довелось поработать в том месте, где снимали кино. Сержанту вроде бы приплатили сотню долларов или даже больше за обеспечение порядка на улицах, но рядовым копам ничего не перепало.
Ох уж эти киношники! Он нигде больше не встречал таких людей, купающихся, подобно небожителям, в ореоле славы и неизреченной мудрости того, что творят. Толпы поклонниц с выпученными глазами в ожидании «звезды». «Звездой» обычно становился кто-нибудь из очередного телесериала, кого никто и не вспомнит уже через год. Уоррен не сомневался, что, предложи режиссер какой-нибудь дамочке из толпы поклонниц вынуть своего ребенка из коляски и треснуть его со всего размаху головой об тротуар перед кинокамерой, та сразу же от радости описается кипятком и воскликнет: «О да, сэр! Большое спасибо, сэр! Минуточку, я только поправлю прическу».