— Нет, давай сначала решим с Джоанной. Ты сказала, что…
— У нас до ее приезда есть одиннадцать дней. Что с тобой, Мэт?
— Слишком много «белых пятен», — ответил он, покачав головой.
— Ты о деле Маркхэма?
— Да.
— А что за «белые пятна»?
— Ты когда-нибудь выходила из дому без сумочки?
— Да.
— Куда?
— В гимнастический зал. Я кидаю кошелек в «бардачок» машины.
— А еще куда-нибудь?
— На пляж. То же самое.
— А в городе?
— Беру сумочку. А что?
— Почему прокурор не заинтересовался пропавшей сумочкой?
— Почему пропавшей?
— Женщину нашли убитой на открытом месте с четырнадцатью колотыми и резаными ранами. Ее машина припаркована в двенадцати футах от того места, где лежало ее тело. Машина была закрыта, полиции пришлось взломать ее. В машине сумочки не было. В студии — тоже. Так где же она?
— А кошелек в машине был?
— Нет, ничего. И фильма тоже.
— Фильма?
— Она монтировала фильм там, на Рэнчер-роуд. Значит, исчезли и фильм, и сумочка, и ключи от машины. Я могу сделать вывод, что все это взял убийца. Я прав?
— Да, это выглядит правдоподобно.
— Но почему это не кажется правдоподобным Хэггерти?
— Хэггерти?
— Это человек, поддерживающий обвинение.
— Не улавливаю ход твоих мыслей, Мэтью.
— Я хочу сказать, что он должен понимать то, что понимаю я. Что убийца унес эти вещи.
— Да?
— Но он думает, что мой клиент и есть тот самый убийца! Так что же сделал мой клиент со всеми этими вещами? Где они? Если бы они были у Хэггерти, то он перечислил бы их в своем ответе на мой запрос. Значит, у него их нет. Так где же они? И где лопата или заступ, которыми он якобы закопал одежду во дворе? Значит, этого тоже нет.
— Разве? Так как же он может построить дело без…
— О, он уверен, что сможет. Но почему эти вопросы его не волнуют?
— А почему они должны его волновать?
— Они волнуют меня. Потому что именно это заставляет меня думать: а что же у него есть? Не важно, чего у него нет. Что у него есть? Почему он уверен, что может отправить Маркхэма на электрический стул? У него нет пропавшей сумочки, пропавших ключей, пропавшего фильма, пропавшей лопаты. А есть у него двое свидетелей, окровавленная одежда и нож, и он намерен обойтись этим. Почему?
— А почему бы тебе самому не спросить у него об этом?
— Он уже сказал мне, что у него есть. В ответе на мой запрос.
— А ему можно что-нибудь скрывать?
— Нет, нельзя.
— Он обязан сообщить тебе…
— Да, по закону обязан. Он не обязан сообщать мне, как намерен строить обвинение, но…
— Но он обязан сообщить, какие у него имеются улики.
— Да.
— И он сообщил тебе?
— Я обязан ему верить.
Некоторое время они молчали. Солнце уже почти скрылось.
— Мне очень хотелось бы тебе помочь, Мэтью, — ласково сказала она.
— Извини, что морочу тебе голову своими делами.
Они вновь замолчали.
— Что еще тебя беспокоит? — спросила она.
Он глубоко вздохнул.
— Скажи мне.
— Я, кажется, сойду с ума, Сьюзен. Я могу отправить на электрический стул невинного человека, потому что я не знаю, что мне делать.
— Ты должен знать, что тебе следует делать.
— Возможно.
— Он невиновен?
— Я обязан в это верить.
— А ты веришь?
— Да.
— Тогда ты не позволишь им его убить, Мэтью, — сказала она, сжимая его руку.
Позже, уже в постели с ней, он продолжал думать о деле. Блики света, отражаясь от бассейна, плясали на потолке. Ему стаю казаться, что такие же тонкие лучики и серебристые пылинки доказательств парят в воздухе, гонимые ветром. Ее длинные волосы коснулись его лица, их губы слились. Он закрыл глаза, пятна света плясали на их телах. Она опустилась на него.
И он на какое-то время забыл и о сумочке, и о ключах, и о фильме, и о лопате — обо всех этих пропавших вещах. Во всем свете были только они двое: он и эта женщина, которую он любил когда-то и, возможно, полюбил снова.
Но потом он снова вернулся к той же мысли: вещи были у убийцы.
Надпись на деревянном щите гласила:
«ОРКИДЕЙШЕЗ»
Экзотические орхидеи
Ниже был указан адрес: 3755. Грунтовая дорога вела с Тимукуэн-Пойнт-роуд через пальмовые заросли. Эти земли использовались в качестве пастбищ — около тысячи акров были обнесены колючей проволокой.
Грунтовая дорога проходила мимо озера, окруженного дубами. В озере водились крокодилы. Дорога, тянущаяся вдоль берега целых полмили, упиралась в главный дом. Оранжереи находились ярдах в двухстах от главного дома, между ними был сарай, который служил конюшней во времена, когда здесь были еще лошади. Среди хижин затесалось некрашеное блочное строение без окон, в котором размещался генератор. Строение с земляным полом футов пятнадцать в ширину и двадцать в длину. В одной из стен — вентиляционная щель. С середины потолка свисала голая лампочка, выключатель был внутри, за толстой деревянной дверью, закрытой на засов.
Он отодвинул засов и включил свет.
На ней были только красные кожаные сапоги на высоком каблуке. Из мягкой красной кожи, длинные, до самых бедер. У нее были длинные медно-красные волосы, темнее, чем сапоги. Треугольник еще более темных курчавых волос — в том месте, где раздваивались ее ноги. Она сидела на земле в углу за генератором, со связанными руками и ногами. Трехдюймовая липкая лента закрывала рот. Глаза зеленели в тусклом свете лампочки под потолком.
— Добрый вечер. Кошечка, — сказал он.
Закрыв за собой дверь, он поставил принесенную сумку.
— Соскучилась тут без меня?
И подошел к ней, обогнув генератор. Она отпрянула от него, пытаясь как бы вжаться в угол. Посмотрев на нее и прищелкнув языком, он покачал головой.
— Как же ты перемазалась, сидя здесь, в грязи! Как не стыдно! Женщина, которая всегда так за собой следила!
И продолжал смотреть на нее сверху вниз.
— Может, снять эту ленту с твоего рта? Ты ведь не будешь кричать, если я ее сниму? Все равно тебя никто не услышит. Обещаешь не орать, если я сниму ленту?
Она кивнула.
— Честно? Ты не будешь кричать, как в прошлый раз? — Снова кивок. Зеленые глаза еще больше распахнулись.
— Ну, хорошо, давай снимем эту ленту, — сказал он, наклоняясь над ней. С улыбкой повертев ее голову, нашел конец ленты и рывком содрал ее. Она прикусила губу, сдерживая крик.
— Было больно, когда я снимал ленту?
Она молчала, прикусив губу.
— Ты меня слышишь? Тебе больно?
Он кивнул, выпрямился и подошел к двери, где оставил сумку.
— Есть хочешь?
— Да, — ответила она.
Он поднес к ней сумку.
— Держу пари, ты надеешься, что здесь сандвич, да?
Она молчала.
— Я задал тебе вопрос, — произнес он.
— Я не хочу есть.
— Не дерзи!
— Прости, я…
— Ты слышала мой вопрос?
— Да, я… Прости… если тебе показалось…
— Или ты не хочешь, чтобы я тебя накормил?
— Нет, хочу.
— Чего ты хочешь?
— Чтобы ты меня накормил.
— Даже объедками?
— Нет, нет…
— Снова дерзишь?
— Нет, нет! Извини. Но…
— Лучше не дерзи мне, Кошечка.
— Я больше не буду, честное слово!
— Я думал, ты готова взять в рот любую гадость. Разве не так? Что ты пошла против воли Божьей и грешишь под каждым зеленым кустом.
Он наклонился и посмотрел на ее рот.
— Все что угодно в этот рот, — сказал он, — а теперь ты отвергаешь хорошую сытную пищу?
— Ты не сказал, что…
— Женщина, которая любит поесть так, как ты… — Его взгляд упал на ее обнаженную грудь. — О, Боже, тебе холодно, Кошечка? Или страшно?
— Холодно, — ответила она.
— Но не страшно?
Она не ответила.
— Вот почему ты скукожилась? — спросил он и неожиданно сжал сосок ее левой груди большим и указательным пальцами. — Потому что тебе холодно? Или страшно? — Он сдавил сосок сильнее. — Тебе больно?