Он встал с кровати и направился наверх. Как ему показалось, это путешествие длилось целую вечность, его шаги заглушал тяжелый ковер. Свет горел очень ярко, с холодным блеском, видно, как и всегда в глубокую полночь. Когда дверь в гостиную открылась, он без колебаний приблизился к балюстраде и поглядел вниз.
— Спокойной ночи, Аманда.
Низкий, приятный голос Обри был мягок, в каждом его слове угадывался скрытый смысл. Он стоял у двери, наклонив голову, хохолок его густых волос по-мальчишески торчал. Ли держал Аманду за руку и раскачивал ее взад-вперед в том небрежном стиле, который Джеральд Дю Морье с успехом использовал во многих своих пьесах. Вряд ли кто-либо назвал его красивым, но держался он с небрежной элегантностью, выглядевшей странной при его крупной, массивной фигуре.
У Кэмпиона создалось впечатление, что Аманда слегка взволнована и ситуация, в которой она очутилась, для нее непривычна.
— Спокойной ночи, Ли, — ответила она как-то по школьному, стараясь говорить заученно и сухо. Повернувшись, она заспешила наверх и, порозовевшая, запыхавшаяся, столкнулась с Кэмпионом.
Она поразилась, увидев его, и начала подыскивать первое попавшееся объяснение.
— В чем дело? — сурово спросила она. — Что случилось?
— Я хочу поговорить с тобой.
— Да. Но о чем же? Я надеюсь, больше ничего страшного не произошло?
Она как будто ждала несчастья и бросилась к нему в комнату, полагая обнаружить там его признаки.
Он последовал за ней и закрыл дверь. Если бы там были засовы, он запер бы на них.
— Ты должна мне сказать, — начал он, — я весь вечер пытался это узнать.
— Что?
— Какой сегодня день?
Она в упор посмотрела на него. Ее светло-карие глаза расширились от изумления. Когда он в ответ взглянул на нее, ее тонкие брови вытянулись в прямую линию и она густо покраснела от гнева.
— Ты, что же, слоняешься ночью по лестнице только чтобы спросить меня об этом. Ты поразительно странно себя ведешь, тебе не кажется?
Конечно, так и было. До него это дошло в тот момент, когда она ему сказала. Для непосвященного его поведение и важнейший вопрос объяснялись просто, он действовал как ревнивый мальчишка. Он почувствовал, что разозлился на нее за собственную беспомощность.
— Я хочу знать, какой сегодня день и какое число, — упрямо повторил он. — Ты единственная, кого я решаюсь спросить. Так какое же?
— Тринадцатое. — Она была в ярости и сохраняла достоинство лишь благодаря ледяному самообладанию.
— Наверное, пятница?
— Нет, вторник. А теперь я пойду спать. Вторник, тринадцатое. Значит, пятнадцатое — это четверг. День, когда надо сделать, что?
Аманда подошла к двери. Он подумал, что она уйдет, не сказав больше ни слова, а он бессилен ее остановить. Он был совершенно неподготовлен к очевидно одной из лучших черт ее характера — умению улаживать конфликт. На пороге она обернулась и внезапно улыбнулась ему.
— Я ухожу как-то очень театрально, Алберт, — заметила она. — А в чем дело?
Он вздохнул.
— Бог его знает, — откровенно признался он.
Аманда вернулась в комнату и присела на краешек кровати.
— С тобой все в порядке? — спросила она. — Не забывай, что у тебя только что была встряска. Я не стану тебе надоедать, знаю, как ты его ненавидишь, но ты еще не в себе. Я весь вечер вчера видела, но не хотела тебе говорить.
Он искоса поглядел на нее. Вот выявилась и еще одна черта его характера. Он один из тех, кому боятся надоедать. Так ли это? Да, верно. Он чувствовал, что мог таким быть. Она не хотела ему надоедать. Она вела себя просто великолепно. Его захлестнул поток исходящего от нее доброжелательного спокойствия.
Она была живой. Она, единственная, связывала его с действительностью. Он уже собрался рискнуть и узнать от нее страшную правду, но последовавшая фраза заставила его замолчать.
— Прости, что я так скверно поступила. Мне ни до кого не было дела. Я решила, что ты валяешь дурака, потому что я влюбилась в Ли. — Она говорила без какой-либо подчеркнутости или намека на вызов. Глаза у нее были такие же искренние, как и ее слова.
— В самом деле?
— Я думаю, да. — В ее голосе слышались сдержанная удовлетворенность и мягкость. Раньше он этого у нее никогда не замечал.
— Почему?
Аманда заколебалась и, наконец, рассмеялась.
— Я не могла бы тебе этого сказать, если бы ты не был собой, — ответила она. — Я имею в виду, если бы я тебя так хорошо не знала, а я знаю тебя почти как самое себя. Ведь он похож на тебя.
— Разве?
— По-моему, даже очень. Кроме одного, но очень важного обстоятельства.
— Какого же именно?
Она опять посмотрела на него, и ее юное лицо сделалось каким-то грустно-застенчивым.
— Он меня так любит. Он старается для меня, как может, но все эти разговорчики и сплетни вынуждают его таиться, и он от них глупеет, прямо как выпускник или деревенщина, в общем, что-то вроде того. А он великий человек, ты знаешь, как он блестящ и одарен, да и просто неотразим.
Она оборвала себя и покачала головой.
— Не стоит больше о нем говорить. Ведь это не в твоем вкусе, а события так стремительно развиваются. Я сама себе отвратительна, меня это застигло врасплох, но я сказала тебе правду. Да, именно, застигло. Расскажи мне про Энскомба.
— Его убили.
— Что? — Она впилась в него взглядом. — Но это невероятно! И кто же?
— Я не знаю.
Аманда обхватила руками колени и уткнулась в них подбородком. Ее овальное лицо вдруг как-то уменьшилось и стало расстроенным.
— Конечно, я не вправе судить об этом деле, — неожиданно сказала она, — потому что не знаю всех подробностей.
— Моя дорогая, — с намеренной почтительностью начал Кэмпион. Он еще не оправился от удара, поразившего тайную, забытую часть его души куда сильнее, чем разум. — Хотел бы я тебе сказать, если мог.
— Но ты не можешь, — отрезала она. — Ты дал присягу и все. Мне нечего тебе возразить. Я хорошо знаю, что ты действуешь по секретному приказу. Иначе я не совершила бы этот непростительный поступок и позволила Ли пригласить нас, не сказав ему, что ты чем-то занят в городе. Ты уверял меня, что это крайне важно. Ну, ладно, хватит.
Кэмпион стоял к ней спиной и не осмеливался повернуться.
— Давай посмотрим, — коварно произнес он, — давно ли мы знакомы с Ли?
— Ты имеешь в виду, давно ли я знаю Ли, — возразила Аманда. — Ты знаком с ним три дня, и тебе это прекрасно известно. Я приехала сюда из Делла работать над новым видом вооружения для самолетов «Серафим». В Институте был человек, с которым мы должны сотрудничать. Тогда я и подружилась с Ли.
Она говорила невнятно, избегая важнейших дат, решил Кэмпион и усомнился, имеет ли смысл настаивать на дальнейших расспросах. К счастью, она невольно помогла ему.
— Говорил ли ты кому-нибудь об эпизоде в больнице?
— Нет.
— И я нет. Я пришла к выводу, Алберт, что Энскомб тоже не говорил. Представь, что мы придерживались нашего первоначального плана. Если ты помнишь, его суть заключалась в том, что я привожу тебя в Коачингфорд в субботу вечером прямо к лондонскому поезду. Это было сразу после того, как к тебе пришла телеграмма, она ждала тебя по возвращении. А вчера я собиралась забрать тебя на той же станции, когда ты вернешься. Сегодня за обедом я весьма туманно сообщила о причине нашего опоздания, но вокруг царила такая суматоха и никто не придал этому значения. Если бы их что-то насторожило, мы могли сказать о лопнувшей шине. Ты согласен?
— Отлично, — с сомнением в голосе отозвался он и стал ждать, когда она снова заговорит.
— Как ты добрался до Коачингфорда? — поинтересовалась она наконец.
Он пожал плечами, и она мрачно кивнула.
— Вот так, — сказала она. — Хорошо. Это вернется как-нибудь само собой. Мне не нравится вся история с Энскомбом. Она ужасна. А мы как раз подумали, будто он что-то знал.