— Нет, нет, со мной все нормально, — Кэмпион удивился собственной запальчивости, но решил, что нужно непременно сохранить свои дела в тайне.
— Ну, тогда, тогда отлично, — его собеседник был чувствителен, как ребенок. — Вы не спуститесь вниз? Кстати, вы получили ваши письма? Сегодня утром вам пришло два или три. Джон должен был принести их сюда. Но, вероятно, он оставил их в моем кабинете. Я сам принесу их вам. Ну, как, пойдемте?
Он направился к двери.
— Нет. Не сейчас. Я жду Аманду. Нам надо поговорить.
Даже теперь, смутившись, мистер Кэмпион счел свои слова излишне откровенными. Обри повернулся, и его глаза сразу сделались суровыми и пугающе проницательными.
— Да, понимаю, — протянул он и вновь заметно смягчился, — понимаю. Я сейчас спущусь и наведу порядок к вашему приходу.
У Кэмпиона создалось впечатление, что он вышел спокойно и не испытывал особого сочувствия.
Оставшись один в комнате, он решил вернуться к прежним делам — швырнул свое пожарное обмундирование на дно гардероба и собирался его запереть, когда раздавшийся сзади звук заставил его обернуться. Это была Аманда. Она появилась, как он и ожидал, в длинном гладком белом платье, откуда-то знакомом ему и подобающем моменту. Выглядела она в нем лет на шестнадцать, не больше. Смотреть на нее было приятно. Это открытие не просто поразило, но даже ошеломило его, и он невольно рассердился на самого себя.
— О, высший класс, — сказала она, одобрительно кивнув ему. — Я боялась, что ты еще не готов. Что это ты так приободрился? Любуешься собой?
Он оглянулся назад и понял смысл ее слов. Дверь гардероба широко распахнулась, открыв зеркало внутри.
— Нет, — ответил он и осекся. В эту минуту он увидел в зеркале себя и ее, стоящую позади. Он оказался старше, чем думал. На него смотрел испуганный человек лет тридцати пяти, высокий и очень худой, с изможденным, одеревеневшим лицом, на котором отчетливо вырисовывались морщины. С другой стороны, судя по виду, она еще могла учиться в школе.
— У тебя лицо осмысленнее, чем обычно, — заметила она, — ты так не считаешь?
— Неужели? — невольно вырвалось у него. — По правде сказать, я еще в шоке.
Он увидел, как на ее лице погасло удивление.
— Это нечестно, — беспомощно прошептала она.
— Почему же? — он повернулся к ней, схватив ее за руки. Как ни странно, она взволновалась еще сильнее, медленно высвободила руки и встала перед ним, решительная и совершенно искренняя.
— Алберт, — начала она, — я понимаю, что сейчас не время и все происходящее гораздо серьезнее, но это сидит у меня в голове, и я хотела бы объяснить. Ты знаешь, что должен был жениться на мне в следующем месяце?
Его ужаснули и смысл сказанного ей, и выбранная форма, в которой явно звучала угроза. Он так остро ощутил разочарование и одиночество, что похолодел и посмотрел на девушку каким-то отсутствующим, ничего не выражающим взглядом.
— Разве? — коротко спросил он.
Она промолчала, и у него создалось страшное впечатление, что он нанес ей удар или повел себя бесчестно, а это никак не соответствовало ни его, ни ее характеру.
Она отпрянула в сторону, и он панически испугался, что она сейчас уйдет и оставит его.
— Не надо, — хрипло проговорил он, — я не это имел в виду, Аманда. Я пока еще не в себе. Я не знаю, где я, кто я и что я делаю.
— О, понимаю, — она снова была прежней, трепетной, нежной и приветливой. — Я все понимаю и вижу тебя насквозь. Ты можешь на меня полностью положиться. Это правда. Тебе это известно?
Она взяла его за руку, и он почувствовал порывистую, нервную силу ее молодого тела.
— Я тебе во всем помогу, Алберт. Мы оба столкнулись со страшным и крайне важным делом. Меня не было бы здесь, если бы не это. Мне противно говорить о свадьбе, ведь ты, и правда, еще не пришел в себя и расстроен совсем по другой причине, но ты знаешь, я становлюсь беспомощной, когда пытаюсь что-то утаить, и даже десять минут не могу вести себя, как наглая девка. Видишь ли, у нас не было никакого романа. Я просто решила выйти за тебя замуж, когда мне исполнилось семнадцать лет. Мы так давно знакомы и, честно говоря, это я предложила, чтобы мы поженились. Ты, наверное, об этом почти забыл и немудрено, ты был поглощен другими заботами. Моя дорогая обезьянка, не стоит церемониться. Это глупо, когда мы так привыкли друг к другу. Ладно, не надо сейчас об этом говорить. Я больше ничего не стану объяснять.
Честное признание Аманды как бы упало на дно его смятенной души.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Двадцать пять.
— Так много? И ты все эти восемь лет собиралась выйти за меня замуж?
— Ну да. И не валяй дурака, тебе же это в общем известно. Обычно мы не говорили об этом так откровенно, как сейчас, но иногда упоминали. Мы не давали никаких обязательств, и я попросту не намеревалась выходить замуж за кого-то другого. Об этом и речи не было. Но теперь я думаю, разговор нужно отложить, ведь я, как полная идиотка, обрушилась на тебя с признаниями в самый неподходящий момент, когда ты измучен и почти вне себя от волнения из-за чего-то действительно жуткого. Мне очень стыдно и жалко тебя, но, как бы то ни было, я сказала все, что Хотела, и это хорошо.
— Ты ждала, что мы поженимся, целых восемь лет, — он не стал повторять эти слова вслух, но они светились в нем сквозь тени, и он тщетно пытался объединить обрывки сведений о человеке, которым, как выяснилось, он когда-то был. Если сейчас он соображал с трудом, то довольно долгое время вообще ничего не сознавал.
— А теперь — нет, — он снова проговорил это про себя, но окончательность, бесповоротность смысла заставила его окаменеть. И тут, вырвавшись на поверхность, его мысль озарилась новой догадкой.
— А теперь ты хочешь свободы?
Она посмотрела на него, карие ее глаза были спокойны и честны.
— Да, — уверенно согласилась она, — я хочу свободы. Пойдем, нас ждет Ли.
— Одну минуту, — с отчаянием произнес он. — Ответь мне. Знаешь, когда меня… — Он оборвал себя на словах «сбили с ног», у него пересохли губы, когда он заметил ловушку и понял, что она предвосхитила его. Он вряд ли мог сказать ей это сейчас. Обнаружить свою беспомощность означало бы, что он признает себя побежденным и взывает ее к жалости, а жалость в любви всегда отвратительна. Он ужаснулся, осознав, сколько всего здесь было связано с любовью. Казалось, они уже начали доверять друг другу в том, что касалось их брака, а теперь все разрушилось от одного удара, теперь, когда он, наверное, впервые почувствовал, как сильно он от этого зависит.
— Когда тебя? Что с тобой сделали? — допытывалась она.
— Ничего. Я тебе потом расскажу.
Ее рука прижалась к его ладони.
— Ты мой дорогой, — сказала она с внезапной нежностью, и это его обрадовало, — я знала, что ты такой. Ты всегда был великолепен, Алберт, и сейчас тоже. Разве это не счастье, что ты никогда… Я имею в виду, что ты хоть что-то понимаешь и… э… э… не совсем холоден, но…
— Вроде замороженной рыбы, — с горечью уточнил он, позволив ей повести его, одинокого и жалкого, вниз по лестнице к той мрачной «другой реальности», которая по-прежнему скрывалась, как страшный груз, за темным занавесом его сознания.
4
Гостиная в особняке Института Бридж была типичной как для ее владельца, так и для его организации. Можно сказать, что она точно отражала стиль определенного периода, усовершенствованный современным строгим вкусом и современными деньгами. Колонны с каннелюрами и веджвудовскими плитками блистали чистотой, мебель казалась подобранной очень тщательно, но с поразительным равнодушием к цене: так, старое кресло из дешевого дерева соседствовало с личным спинетом Моцарта, очевидно приобретенным за огромные деньги.
Кэмпион покорно следовал за Амандой и с каждым шагом все глубже погружался в знакомую атмосферу ночного кошмара. Академический дух с его извечной суховатой формальностью нахлынул на него, как мутная волна.
Пять человек стояли, потягивая шерри из прекрасных старинных зеленых бокалов, и неярко горевшие свечи в серебряных подсвечниках озаряли их подчеркнуто скромные костюмы и гордые, умные, консервативные лица.