Они следили. Все в комнате, будто околдованные, замерли от его слов. Старый адвокат плакал. Он был порядочным человеком и пользовался широкой известностью. Он отодвинулся и пересел в угол, то и дело вытирая лицо платком.
— Боже, спаси мою душу, — монотонно приговаривал он сквозь слезы. — Боже, спаси мою душу. Боже мой, Боже, спаси мою душу.
Оутс, сидя в кресле, наклонился вперед. Вид у него был совсем больной, и он, несомненно, действовал вопреки советам врачей.
— Скажите, конверты в Институте надписывали добровольцы? — спросил он. — Эту огромную работу организовала какая-то женщина, не так ли?
— Вы имеете в виду мисс Эриксон? — В лице Обри проступило сожаление. — Да, она делала это для меня, и у нее все очень хорошо получалось. Она, конечно, не имела ни малейшего представления, зачем мне это понадобилось. Она из тех добросовестных людей которые благодарны, когда им просто дают работу. Насколько мне известно, она на редкость сдержанна молчание для нее что-то вроде религии. С другой стороны, Пайн и его ребята создали частный фонд чтобы прибрать к рукам денежки, пока весь рынок не полетит вверх тормашками. У них другой темперамент. Они думали, будто я не в курсе дела, и вообразили, что тем самым обманывают меня, а, значит, я верно угадал в них преступную жилку и сумел воспользоваться ей в собственных интересах. Вот это я и называю точным подбором людей для той или иной работы. Тут нужны талант и искусство. Иными словами, мой план управления страной основывался именно на подобном подходе.
Сэр Генри провел короткими пальцами по волосам. Губы у него были серыми. Он выглядел очень усталым.
— Вы не объяснили, какую роль собирались играть в этом вашем новом правительстве? — сказал он.
Обри повернулся к нему. Сейчас он казался выше и тоньше, чем обычно, в его светлых глазах горел огонь.
— Я, конечно, мог бы иметь такую же власть в стране, как и в Институте Бридж, — ответил он. — Это очевидно. Если пришла пора действовать быстро и безжалостно, кому-то необходимо взять на себя всю ответственность.
Когда он кончил говорить, в комнате воцарилось полнейшее, почти наэлектризованное молчание, и отголоски его последних слов как будто повисли в воздухе. Для Кэмпиона эти минуты стали самыми страшными. Ли Обри был блестящим, одаренным человеком и в своей узкопрофессиональной сфере, бесспорно, чрезвычайно полезным, но теперь, когда он стоял здесь и чуть заметно усмехался, все поняли, что вера в собственное превосходство настолько оторвала его от действительности, словно он жил в цветной стеклянной колбе.
Он совершенно не сознавал масштабов своего преступления. В душе он продолжал верить, что только он один способен управлять империей и был готов разрушить ее экономику, чтобы затем встать во главе страны.
Люди, доверявшие ему и преклонявшиеся перед ним, по-прежнему, не отрываясь, смотрели на него, и в выражении их глаз улавливалась одна и та же мысль: «Это не просто материал, из которого формируются диктаторы. Подобное безумие до поры до времени нелегко обнаружить».
Кэмпион отодвинулся от стены и зашагал к выходу. Он не мог больше выносить давящее напряжение, нервы у него были уже на пределе, а последний эпизод стал каплей, переполнившей чашу. Он чувствовал себя больным и опустошенным. В доме хозяйничала полиция. В гостиной, рядом с холлом, плакала женщина, ее всхлипывания перекрывал спокойно рокочущий голос допрашивающего офицера. Кэмпион догадался, что это миссис Эриксон.
Он миновал одетых в штатское полицейских, влиятельных знакомых, служащих военной разведки, экспертов из Министерства внутренних дел и открыл парадную дверь. И эта ночь выдалась такой же ясной и светлой — все виднелось почти как днем. Дежуривший у двери констебль с уважением отсалютовал ему, и до Кэмпиона дошло, что он уже успел стать сенсацией в полиции и западных графств. Он шагнул на траву, глубоко вдыхая чистый ночной воздух и наслаждаясь овевающим его влажным ветерком.