Я подняла голову, пытаясь заглянуть Майре в глаза, и она замолчала.
— Ну да, Керст далеко. Пока туда, пока обратно…
Морозный воздух бодрил, сугробы искрились на солнце. Утоптанная дорожка, бегущая от заднего крыльца, казалась такой чистой, такой манящей.
Знаю, мама желает мне добра — как его понимает.
Но зачем спешить? Зачем вот так тишком, подло? Почему она хотя бы не зашла ко мне? Боялась, что после этого духу не хватит?
Майра стояла в дверях, кутаясь в темную шаль, и выжидательно глядела на меня.
Выбор, говоришь?..
В три прыжка я взвилась на забор и перескочила на крышу соседского сарая.
— Ночка! — летел мне вслед звенящий голос сестры. — Куда ты, дурочка? Уши отморозишь!
Даже перед статуей Дакха-правдовидца я не смогу сказать, что она нарочно дала мне улизнуть.
Выпустила по нужде, и только. По большой нужде. По делу жизни и смерти.
Глава вторая, в которой мне удалось достучаться до небес
Рауд сбежал на мощеную площадку перед главным входом Даниш-хуза. На каменной поверхности не было ни снега, ни наледи, словно по ней с метлами и щетками прошелся отряд усердных дворников. Но дальше их рвение иссякло: в начале дорожек, исчезающих в глубине сада, уже виднелись снежные разводы. Шагов через десять разводы сменялись наносами, которые росли, пока не смыкались, образуя сплошное белое поле с протоптанными кое-где тропинками. В фонтане тоже лежал сугроб.
"Уеду, и совсем заметет", — подумал Рауд. Но досада исчезла, не успев лечь камнем на сердце. Уж больно хорош был день. Небо синело густой морозной синевой, сад искрился под солнцем. Казалось, каждая снежинка хвастает перед другими блеском ажурного платьица.
Из аллеи показался старый Фролли. Голые липы зябли в обносках последнего снегопада, и такой же сиротской, куцей была беличья шубейка управляющего, вытертая на боках и рукавах. Фролли беззвучно шевелил губами, то и дело замирая на месте, будто в раздумье.
Увидел Рауда и заспешил.
— Ох, господин! — казалось, ноги в развалистых овечьих сапожках не поспевают за хозяином. — Что же вы нараспашку? Замерзнете!
— Не замерзну, — Рауд криво усмехнулся.
Забавно. Кроме легкого полушубка из нерпы, который он накинул, выходя на прогулку, и парадной волчьей дохи, зимней одежды у него не было. Даже шапки — ни одной.
— А ты что опять в рванье, как бродяга?
— Зря вы так, господин, — обиделся Фролли, поглаживая облезлую полу. — Хорошая шуба, удобная. А та, новая, больно велика, не повернуться в ней. И дышать тяжко…
Рауд помнил Фролли Фокеля седым, морщинистым, но с цепким умом, в котором умещались все хозяйственные цифры. "Это не человек, а гроссбух", — любил шутить отец.
— Вы бы пожили еще, господин, — ворчал старик, болезненно щуря глаза и шмыгая носом. — А то наезжаете, как в гости. Опять же, завтра снег, сами говорили.
— Снега я не боюсь.
— Не боитесь… Понятно, что не боитесь. А все равно — куда спешить? Кто вас там ждет…
— Ты знаешь кто, — проронил Рауд.
— Ох! Конечно… Тогда — конечно.
Старик закивал так истово, что шапка-треух съехала ему на лоб, и голова, видно, закружилась — бедняга чуть не упал. Пришлось поддержать.
— Раз зовет, надо ехать, — бормотал Фролли. — Понял, что не прав был, нужны вы ему, без вас никак. Теперь все образуется, все будет, как раньше. Глядишь, и госпожа вернется, и молодой господин…
Рауд промолчал.
Он бы с радостью остался в Даниш-хузе еще на неделю. Но выезжать следовало завтра — иначе не успеет перехватить принцессу в Лейре.
— Папа!
Вильда, статная, красивая еще женщина, подошла скорым шагом и сунула Фролли трость.
— Простите, господин, — она коротко поклонилась Рауду. — Папа, идем.
Муж и старшие дети Вильды служили при усадьбе, сама она числилась в доме кастеляншей, но давно управляла всем поместьем вместо отца, и Рауд платил ей, как должно. Даниш-хуз невелик, удален от столицы, дела здесь решались по-семейному.
— На перекладных поедете, господин? — Фролли не дал себя увести. — Послать на станцию, чтобы вам придержали хороших лошадей?
Старый управляющий искренне верил, что до сих пор распоряжается в Даниш-хузе.
— Не нужно. Поеду по зимнику, на своих. Иначе придется расчищать дорогу всей компании.
Рауд поморщился, давая понять, что разговор ему неприятен.
Но старик не отставал:
— Так, может, мамок запрячь?
— Зачем? У меня один сундук.
— Негоже это, — Фролли сокрушенно вздохнул. — Отец ваш, бывало, по зимнему времени одних шуб с собой возил не меньше дюжины. Не от холода, само собой… для поддержания реноме!