"Наконец-то! — отозвался холодный голос. Тот, что пел мне колыбельную смерти, или другой? — Сколько можно коверкать мое имя?"
"Снежа, прошу! Ты обещала…"
"Опять! Что за бестолочь? Но так и быть, помогу тебе. Вставай! Ты почти дошла. Видишь огонек?"
В белой вихрящейся мгле мигнула синяя искра. Близко ли, далеко?
"Это твой проводник. Выведет к месту. И вот что, — богиня задумалась. — Можешь позвать меня еще раз. Но только один! И не сегодня. Да учти, зови правильно. А то не услышу…"
Огонек был едва различим, маячил впереди, но ближе не делался. Снег летел в лицо. Я зажмурилась, а когда открыла глаза — синей искры уже не было…
Чувства разом притупились. Мороз больше не жалил, а баюкал, клоня к земле. Дети зимы бежали следом, и мне все сильнее хотелось последовать их зову.
Вот и конец моей книге. Короткая вышла сказка.
Лапы подломились, снег расстелился постелью, и стужа сомкнулась надо мной, как волны океана над тонущим.
"Снежа!.."
Мне снилось, что я куда-то еду. Сани летели легко — ни кочек, ни ухабов. Внутри еще гнездился озноб, но норка, в которой я лежала, была восхитительно теплой. Правда, тесноватой…
— Тише, киса, тише, — сказала норка. — Никто тебя не обидит. Обморожения не будет, кое-что я еще могу, — голос тоже был теплым, как солнечный свет.
Мр-р-р. Приятная волна прошла по спине — от головы до основания хвоста. И еще раз. И снова…
Обычно я не позволяю себя гладить, но сейчас было хорошо, уютно — и совершенно неважно, что за человек держит меня в объятьях, как в колыбели, прижимая к теплой груди.
Теплой голой мужской груди…
— Э, подруга! Давай без когтей! Я понял, что ты пришла в себя и хочешь на волю. Все, отпускаю, — меня подхватили, высвобождая из слоев ткани, в которых я запуталась. — Смотри, какая шуба. Устраивайся.
Мех! Серебристый, густой. Шуба пахла не только зверем, но и мужчиной, который только что держал меня на руках. И чего ради я вырвалась? Он же не знает, что я не настоящая кошка. Пусть бы гладил. Он живой и теплый. Живое тепло приятнее неживого и согревает лучше.
— Под шубой телогрей, не замерзнешь.
Мех и правда был, как печь — только мягкая. Незнакомец уложил его круговыми складками, заключив меня в пушистое гнездо, а сам сел напротив и стал неторопливо застегиваться. Движения пальцев, перебирающих пуговицы, одну за другой, действовали усыпляюще. От слабости мутилось в глазах, разум уплывал в манящую тьму, и я позволила себе поддаться, услышав напоследок:
— Спи, кошка. Не бойся. Теперь все будет хорошо.
Гудрун казалось, что она пробирается по белому болоту. Снег засасывал, как трясина, ноги проваливались по самые края высоченных валяных сапожищ, путались в юбках и полах тяжелого тулупа. Лицо горело от мороза, по спине струился пот.
Она была в Верове всего однажды — ребенком. Котенком… Обследовала все кусты, все коряги, сунула нос в каждое дупло, и не сомневалась, что отыщет дорогу, сколько бы ни прошло лет.
Но под деревьями уже легли синие тени, между стволов вспышками пробивался малиново-золотой зимний закат, а лесной домик все не показывался.
Гудрун потерла рукавицей нос, щеки — и оглянулась. Смазанная цепь следов позади нее тянулась, как рваный шрам на снежной шкуре. Как указатель. Значит, вернуться она сможет в любой момент.
Если успеет дотемна. Если не начнется метель. Не разгуляется мороз. Не встретится на пути хищник…
А каково сейчас Карин? Где она?
Гудрун доковыляла до поваленного дерева, и принялась рукавами счищать снег с наклонно лежащего ствола. Ей надо сесть. Отдохнуть подумать… На пригоршню снега, упавшую сверху, она не обратила внимания. В лесу постоянно что-то падало, потрескивало и поскрипывало. Может, птица сорвалась с ветки, белка проскакала или сучок не выдержал тяжести снежного груза.
Но следом прыгнуло большое, мохнатое…
У Гудрун захолонуло сердце.
Она опрокинулась на спину и сквозь пелену ужаса увидела перед собой желтые глаза на рыжевато-серой морде, уши с кисточками и мощные лапы.
Рысь уселась на расчищенном стволе, ее верхняя губа дрогнула, обнажив кончики клыков. Скорее насмешка, чем угроза.
"Здорово, племяшка. Решила навестить старуху? И полувека не прошло, — прозвучало в голове. — Никак случилось что?"
С минуту Гудрун лежала в снегу, не в силах издать хоть звук, потом заставила себя сесть.
— С Карин… дочерью моей, беда…
Спустя полтора часа они сидели друг против друга во дворе лесного домика: Гудрун на колоде, накинув поверх тулупа медвежью полость, прогретую на печи, тетка Фрейя, так и не принявшая человеческого облика, — на поленнице.