Майра права, тут есть чему позавидовать. Даже любопытно стало, какому счастливцу Льет отдает всю эту красоту. И куда торопится. Ей же не больше восемнадцати!
На столике у дивана стояла перламутровая коробочка. Агда склонялась к ней, напевала мотив какой-нибудь модной песенки, и коробочка повторяла его на разные птичьи голоса. То соловьем зальется, то канарейкой, то дроздом…
Нет, не только птичьи!
В ответ на хрустальное "ла-ла-ла" Агды коробочка сперва бодро затявкала, потом размяукалась, как голодный кот.
— Хватит играться, — просипел Льет.
Он восседал в глубине комнаты, закинув ногу на ногу. Под черным, с серебром, халатом — свободные штаны и рубаха с распахнутым воротом.
Что же вы так далеко от окна расположились, благородный кавалер? Вас еле слышно!
— Пусть играется, — прозвучал низкий скрипучий голос, мужской или женский, непонятно. — Когда… гра… а… не… мо…
Фразу я не столько разобрала, сколько угадала: "Когда играться, как не в молодости?"
Выше щелка расширялась, и приподнявшись на задних лапах, я уткнулась носом в ледяное стекло.
Кто там у нас?
Старуха. И престранная!
Она сидела в дальнем кресле, полускрытая боковиной высокой изогнутой спинки. Строгое темное платье, как у нашей классной дамы, на плечах толстый пуховый платок, вроде тех, что носят крестьянки в деревнях, на голове узорчатая шапочка-колпак с коротеньким шпилем — точь-в-точь ланнский рыцарский шлем. По ободу шапочки пришиты кругляшки. Наверняка старые монеты. В таких колпаках с монетками красовались на ярмарках дазские шаманки.
— Так сколько, говоришь, за платье просят?
Она подалась вперед, повернула к Льету голову, и стало видно, что и лицо у нее дазское — плоское, цвета темной бронзы, с маленькими глазками и мелкими угловатыми чертами.
Говорят, дазы в родстве с нашими гобрами. Только гобры сидят в своих снежных домах на далеком севере в обнимку с тюленями и в чужие дела не лезут.
— Тысячу восемьсот, — ответил Льет.
Верно, так мама ему и сказала. Пятьсот — задаток будет.
— Недешево.
— У Кольдихи бы меньше пяти не стало! — барышня Агда оторвалась от своей забавы.
Я не сразу сообразила, что Кольдиха — это Вендела Кольд, самая знаменитая модистка Альготы. И самая дорогая. У нее одевались первые аристократки Ригонии и сама королева-бабушка.
— Может, и больше, — кивнула старуха. — А все равно шить надо у нее.
— Чего это? — буркнул Льет. — Мне деньги не лишние.
— А того! — старуха хлопнула ладонью по деревянному подлокотнику. Хлопок вышел со стуком — все ее пальцы, включая большой и указательный, были унизаны кольцами. Непохоже, что золотыми или серебряными, а какими, рассмотреть не удавалось. — Тут не в деньгах дело, а в престиже! Чтоб все знали: Эмкино платье сшито у королевской портнихи!
Не портнихи, а модистки, мысленно возмутилась я, ежась под леденящим ветром. Портнихи просто шьют, а модистки придумывают и украшают. И только в следующий миг сообразила: "Эмкино платье"? Может, я ослышалась?..
— Но мне это нравится, матушка Гинаш! — надулась Агда. — Другое не хочу!
— Молчи, Эмка, — одернул ее отец. — Матушка дело говорит.
И столько уважения прозвучало в этом "матушка", что я своим кошачьим ушам не поверила: чтобы самодовольный кавалер чтил кого-то, кроме себя, да не просто кого-то, а дазку, похожую на ведьму из страшных сказок!..
Когда ланны пришли в Ригонию, вслед за ними пришли дазы, как шакалы приходят за волками. Ланнов прогнали, а дазы живут себе не тужат. Торгуют, воруют, практикуют темную волшбу. Раньше дазов даже в города не пускали, они селились в слободках за воротами. А правили у них женщины-шаманки — когда через вожаков-мужчин, а когда и напрямую.
И это единственное, что мне в дазах нравилось.
При королеве Клотильде Ригония расцвела — сколько мудрых законов было принято, сколько нужных реформ проведено! Магию стихий поставили на службу стране. Ни один король столько не сделал. Молодой Альрик прославился пока лишь тем, что принял силу дождя, чтобы не угасла вместе с родом Регнскур.
И неизвестно, хорошо это или плохо. Говорят, таких морозов, как нынче, не бывало уже полвека. Вдруг одно с другим связано?
А я, между прочим, сейчас превращусь в ледяную кошку…
Но от следующих слов загадочной матушки Гинаш меня кинуло в жар.
— Нравится, так и славно, — старуха улыбнулась. — Фасон зарисуй, Кольдихе покажешь, она такое же сделает.