Дейран заметно увеличил дистанцию между нами. Не в физическом смысле, нет. Он сидел на постели в той же позе, что и раньше, не шелохнувшись. Вот только все мои попытки восстановить позиции и вновь оказаться верной соратницей Ле’Куинда на пути его избавления от демона разбивались о стену холодной непоколебимости, воплощённой в словах и выражении его глаз.
Он даже перешёл обратно на “вы”, чтобы продемонстрировать, как он теперь ко мне относился. Или, во всяком случае, пытался относиться, хорошо скрывая от меня свои истинные чувства.
— Я не могу уехать, — решительно возразила я, старательно мотая головой из стороны в сторону, — Я тоже обещала вам кое-что, если помните. Что не подведу свой новый дом. И что не подведу вас. Мы, южане, никогда не бросаем свои слова на ветер. Поэтому что бы вы ни говорили, я всё равно останусь рядом с вами и пройду этот путь до конца.
— Даже после того, как я лишился контроля? И… снова сделал вас своей женщиной? — мужчина вдруг осёкся, как бывало, когда он едва не выбалтывал мне что-то лишнее.
И, как правило, это было что-то, связанное с потерей власти над демоном. С утратой его превосходства над засевшей внутри него тьмой, своевольные пробуждения которой он по-прежнему от меня скрывал. Более того, он даже пытался выдавать проявления сущности слуги Темнейшего за собственные срывы, чтобы я от него не отвернулась.
Получается, Дейран каким-то образом догадался о том, что всё-таки случилось в ночь бала. Неужто решил, что после разговора с демоном тот исполнил своё обещание и взял меня силой, прикинувшись передо мной самим Ле’Куиндом? Из-за меня мужчина искромсал себе руку и выпустил столько крови, что хватило бы на несколько жертвоприношений Темнейшему?
Но как Ле’Куинд мог узнать о случившемся? Я же точно подчистила за собой все улики…
— Вам не безопасно быть рядом со мной, Алиан. Уж точно не после случившегося, — подытожил Дейран с явной надеждой на то, что уж теперь-то я от него отстану.
Что наконец-то пойму, что дело было в не в его доверии ко мне. А в его доверии к нему самому. Доверии, которого больше не существовало.
— Меня не пугает то, что произошло между нами той ночью, о которой вы едва ли решаетесь сказать вслух, — я встрепенулась, словно меня глубоко задели слова Ле’Куинда о нашей близости, которую он не хотел признавать добровольной, — К тому же теперь, когда вы напитали амулет своей кровью, он не позволит тьме внутри вас пробудиться ещё очень долго. Так почему же вы хотите меня отослать?
— Потому что я не знаю, сколько времени у нас есть на самом деле, Алиан!
Напряжение, копившееся внутри Ле’Куинда с самого момента его пробуждения и осознания, что я по-прежнему находилась рядом с ним, всё-таки лопнуло и вырвалось наружу агрессивным, почти шипящим шёпотом, который, к моему счастью, не разбудил спавшую неподалёку жрицу. Зато мне этого пропитанного озлобленной досадой выброса досталось сполна, и я против воли вздрогнула, уж слишком сжившись с чуткой и нежной ипостасью виконтессы.
— Когда я забрал вашу девственность, этой жертвы хватило амулету едва ли на пару недель, — продолжил тем временем граф уже более спокойным, но всё таким же ожесточённым тоном, — Хотя прежде он насыщался на месяц или даже два. По-видимому, опал слабеет, и уже скоро ему может понадобиться куда больше жертв, чем нужно было раньше. Я надеялся, что вместо прежнего способа ему может хватить литра моей крови, что смогу небольшим подношением утолить аппетиты Амелии на какое-то время, но… Чем больше крови я на него лил, тем больше требовал от меня камень. Он оставался всё таким же бледным и невзрачным, словно мои усилия ни к чему не приводили. Но я уже не мог повернуть обратно и просто продолжал резать себя, чтобы Светлейшая всё-таки снизошла до меня своим благословением.
Мужчина поднял свою руку и демонстративно показал мне предплечье, испещрённое следами когда-то глубоких и страшных ран.
— Моя кровь стекала по руке, Алиан. Обжигала мою кожу. Пропитывала ковёр и забивалась в паркет. Корчилась на поверхности опала, словно под пытками. Но богине нужно было всё больше и больше, — Ле’Куинд усмехнулся настолько невесело, что багрянец его взгляда даже не подумал сверкнуть, — Только когда моему сердцу почти не осталось пищи, и я отчётливо понял, что умру, Амелия всё-таки заметила моё существование и послала своё сияние в мой амулет. За что я, по-видимому, должен быть ей от всей души благодарен.
В словах Дейрана мне слышалась непривычная кровожадность. Слишком выразительно он описывал каждую мелочь того ритуала, который он совершил для Светлейшей. Выделял каждую подробность так отчётливо и метко, что я словно очутилась с ним в комнате во время того, как он обагрял амулет Амелии своей кровью, пульсом вырывавшейся из его грубо проделанной раны. И от этого представления вдоль моей спины пробежал ощутимый гадливый холодок, который даже спустя долгие годы в профессии вызывали во мне картины подобного зверства.