Примерно в то же время, когда мисс Чедвик мчалась к спортивному корпусу, Энн Шепленд, очень привлекательная в своем черном вечернем платье, сидела в ночном клубе, уплетая жареного цыпленка и улыбалась через стол молодому мужчине напротив. «Милый Деннис, — думала Энн, — всегда абсолютно одинаковый. Именно этого я бы и не перенесла, если б вышла за него замуж. Он, как домашняя зверушка, слишком ручной». Вслух же она заметила:
— Как тут весело, Денни! Такой контраст по сравнению с тем, что я вижу каждый день.
— Кстати, как твоя новая работа? — спросил Деннис.
— Ну, скорее она мне все-таки нравится.
— Хотя, кажется, несколько не в твоем вкусе?
Энн засмеялась.
— Я была бы очень благодарна человеку, объяснившему, что именно в моем вкусе. Я люблю разнообразие, Деннис.
— Никак не могу понять, почему ты ушла от старика Мервина Тодхантера.
— Главным образом из-за самого сэра Мервина Тодхантера. Внимание, которое он мне оказывал, начало тревожить его жену. А мой принцип — никогда не тревожить жен. Они, понимаешь ли, могут причинить массу неприятностей.
— Ревнивые ведьмы, — сказал Деннис.
— О, дело не только в ревности, — возразила Энн. — Я скорее на стороне жен, и в любом случае леди Тодхантер нравилась мне куда больше, чем старик Мервин. А почему тебя так смущает моя новая работа?
— Думаю, школа — не для тебя. У тебя отнюдь не школьный стиль, должен тебе заметить.
— Я бы возненавидела школу, если б мне пришлось преподавать или еще хуже — учиться. Быть одной из толпы училок — действительно не для меня. Но работать секретарем в такой школе, как Медоубенк, весьма занимательно. Ты знаешь, мисс Балстроуд — уникальная женщина. Ее стальные серые глаза видят тебя насквозь. И это как-то подтягивает. Печатаю письма и боюсь сделать ошибку. Да, она в самом деле личность. И пока мне это нравится.
— Поскорее бы ты устала от всех твоих работ, — сказал Деннис. — Пора бы уже осесть на одном месте.
— Деннис, ты — прелесть, — нежно и уклончиво ответила Энн.
— У нас все могло бы быть просто замечательно, сама знаешь, — сказал Деннис.
— Смею надеяться, — ответила Энн, — но я еще не готова. И, в любом случае, ты не должен забывать, что у меня есть мама.
— Да, я собирался… Собирался поговорить с тобой о ней.
— О моей маме? И что ты собирался сказать?
— Ну, Энн, сама знаешь, как я тобой восхищаюсь. Я имею в виду твою способность находить интересную работу, а потом бросать все и ехать домой к матери.
— Мне тем более придется поступать так и в будущем, когда у нее будут по-настоящему серьезные приступы.
— Я понимаю. Я уже сказал, что меня восхищает твое самопожертвование. Но существуют ведь места, сама знаешь, очень хорошие места, где… где люди вроде твоей матери могут получить соответствующий уход и все такое прочее.
— Они и стоят соответственно, — добавила Энн.
— Нет, вовсе не обязательно. Даже в системе обязательного страхования есть такие заведения…
В голосе Энн послышалась горькая нотка:
— Да, когда-нибудь до этого дойдет… Но сейчас у меня есть милая старушка, которая живет с мамой и прекрасно с ней ладит. Большую часть времени мама бывает в полной памяти, а когда дело становится плохо… Приезжаю я… словом, это очень тяжело.
— А она… не бывает… никогда?..
— Ты хочешь сказать — бывает ли она буйная? У тебя чрезвычайно бурное воображение. Нет. Моя мамочка никогда не бывает буйной. У нее просто случаются провалы в памяти. Она забывает, где она и кто она такая, во время прогулки может сесть на автобус или на поезд и куда-нибудь уехать — тут все, как видишь, не просто. Иногда в одиночку с ней не справиться. Но она счастлива, даже и в такие периоды. Иногда даже смешно бывает. Помню, как-то она говорит: «Энн, детка, так неловко вышло. Я собиралась на Тибет, и вот сижу в гостинице в Дувре[71] и не знаю, как туда попасть. И тогда я подумала: а зачем мне на Тибет? Пойду-ка я домой. Потом я никак не могла вспомнить, когда я ушла из дома. Неловко получается, когда что-нибудь забудешь». Мама такая забавная, она ко всему этому с юмором относится.
— Я никогда не встречался с ней… — начал Деннис.
— И слава Богу, — оборвала его Энн. — Единственное, что, по-моему, можно сделать для близкого человека, если он неизлечимо болен, это защитить его от… от любопытства и жалости.
— Это не любопытство, Энн.
— Нет, я так и не думаю. Но, возможно, жалость. А этого тоже не нужно.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду.
— И если ты думаешь, что я страдаю, бросая время от времени работу и отправляясь домой, ты ошибаешься, — сказала Энн. — Я никогда не влезаю в работу слишком глубоко. Думаю, главное — научиться хорошо делать дело. А уж когда научишься, всегда сможешь устроиться на работу и бросить ее, когда вздумается. В этом даже есть свои плюсы: встречаешься с разными людьми, видишь, кто как живет, чем дышит. В общем, познаешь жизнь. Сейчас это Медоубенк, лучшая школа Англии — вид изнутри. Я полагаю, она будет занимать меня еще года полтора.