– …Ты обо мне знаешь всё, я же о тебе – ничего. А ведь мы встречаемся уже три месяца. А, Таня? – Он заглядывал ей в глаза.
Татьяна шла молча. Наконец ответила:
– Я не москвичка, Юра. Если тебя это интересует.
– Я не об этом. Где ты родилась? Кто твои родители? Ведь, наверное, можно это мне сказать?
– Действительно, Юра, неудобно как-то получается. Прихожу к тебе, ем, пью. А ты ничего обо мне не знаешь… Ну что тут сказать? Родилась и росла на небольшой станции под Уфой. Училась потом и работала в самой Уфе. Оттуда четыре года назад по медицинскому набору попала в Москву… Я старше тебя. Мне тридцать два года.
Они уже давно стояли.
– Но где ты работаешь, Таня? – уже напирал он, забыв про «священника». – Здесь, в Москве? Где живёшь?
Она сразу нахмурилась, опустила голову.
– Юра, прости, но об этом тебе лучше будет не знать. Это касается только меня. Если тебе нехорошо со мной, ты скажи. Я пойму.
– Да что ты, Таня, что ты! – сразу пошёл он на попятную. – Не хочешь, не говори. Прости меня, прости!..
Он подхватил её под руку, повёл дальше. Но неприятный осадок от зря затеянного разговора остался, не давал ему говорить. Она тоже молчала.
Остановилась на троллейбусной остановке перед Пушкинской:
– Юра, извини, мне нужно заехать к подруге. До свидания. Я завтра позвоню.
Он смотрел на разом помчавшийся троллейбус с ярким светом внутри. Никакой подруги нет. Не существует. Она просто не хочет ехать со мной вместе в метро. Ведь придётся ловчить, придумывать такую же «подругу», чтобы выйти не на своей остановке. Боится, чтобы я, не дай бог, за ней не побежал… И никакого звонка завтра не будет. Через месяц – возможно. Но чтоб завтра – никогда-а…
Но она позвонила…
14. Синичка за окном
За окном синичка уже скакала по кровле подоконника. Скакала как капля. Принималась дробно стучать клювиком в оцинкованное железо. Поглядывала на Татьяну. Ну, что же ты? Корми давай! Трепеща крылышками, липла к стеклу. Ну, где ты там? Куда пропала? Корми!
Поверх ночной рубашки Татьяна надевала пальто, настежь раскрывала окно. Над столом из сжатого кулака сыпала пшено в плоскую крышку от обувной коробки. Синички начинали мелькать по всей комнате.
– Танька, сквозняк! – орала из коридора Пивоварова. Распахивала стеклянную, завешенную тюлем дверь. Над коробкой уже бился рьяный птичий костерок.
– Ах, вон оно что! Кормление идет! Забава!
Не уходила, быстро сдёргивала, освобождалась от бигуди, совала в карман халата.
– То, что обсерут всё – нам наплевать. Мы выше этого. Мы – кормим птичек.
Освобождённые волосы дыбились на голове. Как какие-то рубленые кишки.
– Сегодня в ванной твой день. Но чтоб к вечеру ничего в коридоре не висело. Ко мне придут.
Понятно. Жорж придёт. Он же – Жора Жиров.
– Иди. На работу опоздаешь, – усмехнулась Татьяна.
Галька сразу выскочила из комнаты. Татьяна закрыла дверь. Коробку с птицами понесла к окну словно трепещущий куст. Закрепила на кровле, досыпала пшена, закрыла окно. Птички закипели уже за стеклом. Мокрой тряпкой стёрла два известковых пятнышка с синтетической скатерти на столе.
Полдня стирала. Волохтала в ванной простыни. Гусак хлестался как сатана. Мучительно выкручивала простыни. Широкий коридор на глазах превращался в палестинские лагеря.
На кухне варила пакетный суп и пакетную кашку. Серые звездочки из пакета, бурля, превращались в слизни. Да-а, уж тут сразу вспомнишь повара Юру. Молодец парень. И всё же что мне с ним делать? Вернее, что мне с собой делать? Видел бы он свое лицо, когда услышал от меня приглашение на концерт в филармонию. От меня, медицинской чумички. А ведь всё просто, Юра. Муж у меня был большой любитель серьёзной музыки. Филофонист Данилов. Почти что – прошлогодний Альтист Данилов. С такой же ненавистью и любовью. Только очищенный от всякой мистики. Он-то и приучил меня ходить по консерваториям. А началась вся музыка у нас, Юра, в Уфе. Семь лет назад. А теперь вот продолжается в Москве. Только любительница музыки сейчас ходит на концерты одна. Без филофониста. Вот уже четыре года. А ты тут и свалился на Ленинских горах. И с целым своим университетом. Что с тобой теперь делать, Юра?..
Пообедав, вымыла посуду. Влажные прохладные простыни приятно холодили голые руки и горящее лицо, когда пролезала под ними в комнату.
Читала на диване. В привычной для себя русалочьей позе. Журналы были свежие, декабрьские. Вынутые из ящика два дня назад. «Октябрь» и «Новый мир». Однако дальше оглавления и первой страницы дело не шло – взгляд через минуту застывал поверх журнала. Думала о Сергее Данилове. Опять приплывали далёкие, но зримые картины…