Юрий Котельников выключил телевизор.
Под музыку проигрывателя довольно ловко водил даму по комнате. Круто поворачивал и снова ловко вёл в другом направлении. Невысокая Мантач, отступая, как будто отбивалась от него ногами.
Потом они сидели на сталинском колыхливом диване. Точно ждали, когда он начнёт колыхаться и встряхивать их. Котельников обнял девушку. Очень неудобно. Правой рукой ощутил сильную женскую спину, а левой на её бедре через платье – резинку с застёжкой от дамского пояса. Мантач мягко, но решительно высвободилась. Сразу встала. «Этого делать нельзя». Направилась в прихожую. Он извинялся и извинялся, помогая ей одеваться. Кинулся было провожать. Она остановила его. «Я приду к вам завтра. В это же время. До свидания». Опустив глаза, с полуулыбкой вышла за дверь.
Он тяжело дышал. Он смотрел на себя в кучерявом зеркале. Глаза его были сжаты как пульки, а длинный нос походил на обувную ложку, которую он забыто держал в руках.
4. После свидания
Она покачивалась в полупустом вагоне метро. Напротив сидел старик в потёртом плаще. Широколицый. Печальный, как бульдог. Глаза у него будто пучило. Он кривился как от изжоги и снова замирал, ожидая чего-то от своих глаз. Кинул в рот таблетку. Татьяна увела взгляд в сторону. За стеклом вроде бы полетел, закривлялся Юрий Котельников. Странный вообще-то парень. Что-то есть в нём от селезня. Нос утиный. Не похож однако ни на мать, ни на костяного дядю. Зато уж они точно с одной колодки сняты. Сработаны как по лекалу. Этот – как усыновлённый. Глаза маленькие, проваленные, а нос широкий, утиный. В общем, красавец. Волосы, правда, хороши. Кудрявые. Но тоже – подстригся под барашка. Зачем? Барашек с утиным носом. Барашек-утконос. Интересно, клеят ли его студентки? Ведь молодой, неженатый. Квартира, можно считать, в Москве. Карьера благополучно вызревает. Доцентом скоро станет. А там – и профессором. Но хвастун. Переливчатый селезень. Однако деликатный. Только сказала – сразу отступил. А я ведь согласная. Просто не могла же я сказать дурашке, что из меня третий день льёт. Низ живота тянет. Ничего, конечно, не понял. Подумал, наверное, что просто женский стыд. Плащ держит, надевает. Понимающий, предупредительный. Порывается идти провожать. Еле отбилась. Всё хочет узнать, где я живу. А зачем, дурашка?..
Татьяна Мантач вышла из вагона через три остановки на станции «Киевская».
5. Из дневника Котельникова
…Очень необычная женщина. Даже внешне. Никогда не встречал такой. Ореховые красивейшие глаза. Но как не её. Как взятые напрокат. Чужие белому лицу и рыжим волосам. Почему такая скрытная? Кто она? Замужем? Разведена? Спокойно-отчуждённая, молчаливая. И в то же время – на всё соглашающаяся. Причём совершенно неожиданно. «Я приду к вам, Юрий Аркадьевич, завтра». Как выбила почву из-под ног. Растерялся даже. Стыдно почему-то стало. Потерял даже речь, когда рылся в карманах, искал блокнот. И опять же сегодня: оттолкнула от себя или нет? После того как обнял? «Я приду к вам завтра. В это же время». И улыбку повела к двери. Как будто знает то, о чём ты понятия не имеешь… Но как она очутилась на Ленинских горах? Совершенно одна? На целый километр?.. Странная женщина. Очень странная…
6. Безумие мужчины и женщины
Во второй вечер, потеряв голову, он тянул тугую женскую ногу с поднятым коленом словно бы в гору. А, может быть, даже в космос. «Остановись, – сказала она, – я так задохнусь». С расстёгнутой рубахой он восстал над ней как безумный Икар. И вновь потащил обеими руками ногу в чулке.
Второй раз всё было уже целомудренно, пристойно. Он висел над ней и спрашивал: «Больно я сделал? Да? Больно?» Впрочем, в конце он опять было потащил, но бросил ногу и начал точно всверливаться в женщину.
Он лежал, до горла закрывшись пледом. Как негодяй. Полураздетая женщина была покойна. Расчёсывала на стуле свои густые прямые волосы. Только в нежной осаде белых ног её и живота стыдливо прятался женский жёлтый мысок.
Потом она ушла в ванную. А он метался, таскал опять всё на стол.
Ночевать она не осталась. Сколько ни просил. Правда, разрешила проводить себя до метро.
«Она точно замужем», – думал Котельников, идя от «Кутузовской» домой. «Вне всякого сомнения. И вряд ли теперь появится. Вряд ли даже позвонит. Но я-то для чего тогда?» Котельников посматривал на чёрную, без единой звезды октябрьскую ночь. Почему-то сдавливало тоской грудь.