Находка оказалась бесценной и имела колоссальное значение.
Поздним вечером Хуго Блайхер появился в одиночной камере, где содержалась мадам Буффе. Деревянные нары и расшатанная табуретка — вот и вся обстановка. Сырые стены покрыты плесенью.
Крепость в Шербуре со старинной тюрьмой в подвале была сооружена отнюдь не для дам.
Когда немец вошел, мадам Буффе встала, отошла к стене и оперлась о нее спиной, придерживая одной рукой свой плащ у шеи, словно желая скрыть ее. Другой рукой она опиралась о край нар.
«Чертовски красивая женщина, — мелькнуло в голове у унтер-офицера. — Непохоже, чтобы она занималась шпионажем из фанатизма, честолюбия или же из-за денег. Мотив, которым руководствовалась мадам Буффе, должен быть чисто женским».
И Блайхер стал прокручивать в голове различные варианты. Может быть, любовь? Тогда наверняка развязать ей язык поможет разговор о «Поле».
— Мы арестовали Поля, — сразу взял быка за рога Блайхер.
От него не укрылось, что, услышав это, женщина побледнела.
«Значит, — подумал он, — я напал на верный путь».
Прежде чем мадам что-то сказала, унтер-офицер переменил тему разговора. Он вежливо попросил ее сесть, предложил сигарету, галантно поднес огонь. Она поблагодарила, жадно затянулась, длинной струей выпустила дым.
Обстановка в камере разрядилась, стала мягче.
Хуго Блайхер развел такую очаровательную и непосредственную болтовню, какую никак нельзя было ожидать от высоченного жилистого и широкоплечего немца с резкими чертами худого лица. Он перескакивал с одного на другое, валил все в одну кучу. Рассказывал о группах Сопротивления, которые скоро будут ликвидированы. Как бы между прочим назвал псевдонимы нескольких подпольщиков из найденного Эмилем списка. Он говорил без умолку, мороча ей голову.
— Как видите, мадам, мы знаем уже много, даже очень много. Не пожелаете ли вы ответить на парочку вопросов?
— Вы от меня ничего не узнаете, я не скажу ни слова, ни полслова, — твердо заявила женщина. — Вы что же, думаете, я предательница?
— Ни в коей мере, — заверил ее Блайхер.
«Значит, — подумал он, — так не получится. Нужно попробовать по-другому».
Контрразведчик решил сделать маленький перерыв. Немного помолчав, он, не сводя пристального взгляда с женщины, медленно и многозначительно произнес:
— Да, нужно отдать должное этому Полю: у него есть вкус, даже чертовски хороший вкус.
Блайхер улыбнулся. А затем вдруг со значением добавил:
— Жаль только, что месье Поль, кажется, довольно ветреный мужчина. Мы арестовали его. когда он пребывал в постели. Да, да, в постели с одной пикантной блондинкой. Конечно, неприятная история...
— Вы лжете! — перебила Блайхера мадам Буффе.
Она вскочила. Лицо ее сделалось белым как мел.
— К чему такое обвинение, мадам? С чего это мне обманывать вас? — ответил унтер-офицер вкрадчивым голосом. — Честно говоря, мне больно за вас. Как вошли вы, именно вы, в общество таких типов, которые стоят на многие ступени ниже вас как личности, которые не ценят ни вашу красоту, ни ваш глубокий ум, ни ваше тонкое воспитание? Они не понимают и никогда не поймут, сколько вы стоите на самом деле!
Женщина стала волноваться. Она задышала часто, в ее глазах мелькнул страх, страх перед тем, что же ей еще скажет этот внушающий уважение и доверие человек с интеллигентным лицом и проницательным взглядом.
Хуго Блайхер понял, что момент упускать нельзя. Снова раздался его мягкий, на этот раз подчеркнуто доверительный голос.
— Мадам, простите, но где же ваш женский инстинкт? Ваш милый друг Поль не только обманул вас. Ведь это у него я узнал ваш адрес. Он выдал вас, чтобы спасти собственную шкуру. Вы, наверное, не замечали, что ваш любовник одержим ярко выраженным эгоизмом?
Судорога пробежала по лицу бедной женщины. Рыдая, она опустилась на табуретку и спрятала лицо в ладонях.
Блайхер откинулся назад и закурил новую сигарету. Его блеф увенчался успехом. Теперь эта женщина заговорит, и клубок покатится. А он, маленький унтер-офицер, будет крепко держать нить в своих руках.
— Я готова, можете спрашивать, — сказала вдруг мадам Буффе каким-то бесцветным голосом. — Если Поль заговорил, вы и так все знаете, — добавила она, чтобы успокоить свою совесть.
Лицо ее оставалось бесстрастным, только глаза выдавали прекрасную подпольщицу: в них горело пламя ненависти и оскорбленного достоинства.