припомню…
Видимо, судьба. Случай… Но почему? Почему? Господи, почему я должен
бесполезно торчать в этой мерзкой вонючей конуре, а не сидеть дома за бюро и
писать, скажем, оды, сонеты?»– Коленьке вдруг захотелось наложить на себя руки
от досады, но сделать этого он не мог. Из-за псевдо христианской
интеллигентности, боязни совершать самостоятельные поступки и недостаточной
театральности и привлекательности мертвого человеческого тела.
Решив, расслабиться перекуром, по пути в «отведенное помещение», Коленька по
привычке уронил взгляд на возбуждающие локоны на шейке секретарши Сонечки:
«Ух… А ведь ещё каких-то 7 лет назад у Мурадада Кугутуева со мной танцевала
сама Оленька
Переелисеева»,– утонувший в воспоминаниях Коленька забыл, за чем шел и
вернулся на «рабочее место».
«Блистательнейшая! Да-да! Блистательнейшая ныне актриса!…Ой…Где всё это?
Зачем всё это было? Чтоб я мучился?!… А зачем ВОТ ЭТО?!– Коля с омерзением не
спеша отодвинул от себя клавиатуру,– ведь я это не выбирал. Не выбирал! Кто-то
выбрал за меня… Дурацкая судьба! Почему всю жизнь кто-то всегда решал и
выбирал за меня?! Мне даже жена сама предложение сделала, тьфу! Тряпка ты!»-
Николай начал принимать очередную заявку («последнюю, наконец?!») на
устранение неполадок в сети…
Рабочий день подходил к концу. Коленька с тоской поглядел на свою тряпковую
куртку и на свою вязаную шерстяную шапочку на вешалке вдалеке: «Надоела эта
собачья жизнь! Порву всё к чёрту! Как я это всё ненавижу! Всё…»
Однако, у Коли была дочка. И звали её Анечка.
Когда Коля после работы возвращался домой и видел Анечку, он умилялся и
успокаивался…
Коленька ужинал, смотрел очередной «фильм на диске» и счастливый ложился
спать. Чтобы сутра снова встать, вновь отправиться на работу и опять размышлять
о своей жизни…
Таким мог бы стать мой друг Николай. Мой Коля-Коленька-Николай.
Не стал…
ДИМКА.
Люди говорили о еде… О том, какая она – еда бывает, где её найти, как готовить.
Люди становились богаче – и говорили о плотной еде, становились беднее –
говорили о еде попроще…
А Димка был не такой, как все. Димка говорил о любви. Да: Димка говорил о
любви. Димка просто не понимал, как это можно: говорить о еде. Везде и при
каждом удобном случае Димка выдавал что-нибудь в роде: Вокруг любовь, люди!
Она прекрасна!.. – так Димка пытался «раскрыть всему миру глаза».
Но людям почему-то казалось, что Димка тоже говорит о еде. От этого Димке
было очень обидно и больно…
Неужели мы все говорим о еде?
ДОЖДЬ С ПРОСПЕКТА ПРОСВЕЩЕНИЯ. ПЕРВЫЙ МОНОЛОГ
МЕТЕОРОЛОГА.
Ты знаешь дождь? Да-да, тот самый дождь, который живёт на проспекте
Просвещения. Мы с ним давно друг друга знаем.
Раньше я жил в этих краях. Знаешь, в детстве я часто болел, а дождик непременно
навещал меня, если, конечно, не отсутствовал по работе. Тогда мы и сдружились.
Я вырос, устроился на работу, переехал… Была у, нас, конечно, пара десятков
общих знакомых, но… В общем, на долгое время я потерял его из вида. Да чего уж
там – я почти забыл про него.
Однако, как-то по делам я вынужден был оказаться на местности, где прошло моё
детство. Представь себе, каково же было моё изумление, когда я увидел его,
идущего мне навстречу. Знаешь, он, будто ждал меня всё это время, мой дождик.
Я тогда что-то такое понял. Особенное что-то. Такое важное, родное… Не знаю,
как сказать, но ты поняла, конечно…
И вот теперь, когда больно и одиноко, греет то, что у меня есть друг. Самый
настоящий друг – дождь – дождичек – дождик с проспекта Просвещения.
ДРУЗЬЯ.
Когда Эдик бил огнетушителем по голове Алексея, Алексей думал, что это не
страшно. Пройдёт. Всё-таки друг…
Когда Эдик пытался засунуть головой в унитаз своего шефа Апельсиныча,
Алексея это даже забавляло. Другу весело. Ну выпил. И чё?
Когда Эдик крутил Алексею руки и называл его «падлой», Алексей молча
пытался сопротивляться. Другу надо… Пусть отдыхает.
Когда Эдик грязно домогался до женщины в будке метро, Алексей
сосредоточенно думал, как уважает друга своего… Друг…
Когда Эдик пугал Алексея лопатой и говорил, что не простит проигрыш Клячко –
Младшего, Алексей мучался угрызениями совести. Другу плохо.
Когда Эдик купил 1единицу белой и выпил её, приговаривая «а всё ты, бересклет
хренов», Алексей вдруг грустно так сказал:«Эй… Ведь мы же с тобой… Мы же