Слова и взгляды Минго на мгновение смутили ее. Она не могла ничего понять, но ощущала глубоко в душе какую-то неясную тревогу, испытывала нечто вроде гнева против этого дерзкого белозубого, толстогубого парня.
Она остановилась у опушки, кликнула Осу и погладила ее по рыжей спине. Овладев собой, она вновь стала холодной, невозмутимой и снова запела.
Но однажды в августовский полдень она погнала стадо индюков в сосновую рощу, ища там тени, и нашла любовь.
Она стояла, прислонившись к стволу сосны. Веки ее смыкала сонливость, глаза подернула лучистая дымка. Кругом паслись индюки, зарывшись лиловатыми головами в траву, где кишели насекомые. Два из них вскочили на миртовый куст. Ветерок тихонько шуршал в зеленых кронах сосен. Вдали виднелся опаленный солнцем берег и бирюзовая полоса моря, испещренного белыми парусами…
Из-за деревьев появился Минго. Затаив дыхание, он стал постепенно приближаться, он подходил все ближе и ближе: его волшебница задремала, стоя и прижавшись к дереву.
— Тора!
Она вздрогнула, обернулась, уставившись на него своими круглыми, еще сонными глазами.
— Тора!.. — повторил Минго. Голос его дрожал.
— Чего вы хотите?
— Хочу сказать вам, что все ночи напролет вижу ваши глаза и не могу заснуть.
Теперь она, кажется, поняла. Она опустила голову к земле, словно прислушиваясь к чему-то или что-то припоминая. Эти самые слова она уже слышала, и голос был тот же, где слышала — она не помнит, но это было. Тора подняла голову: молодой, сильный парень стоял перед нею словно зачарованный, лицо его пылало, рот был полуоткрыт. Порыв ветра принес им аромат диких трав, сквозь искривленные стволы сосен бесчисленными искрами сверкала Адриатика.
— Эй, Минго! — раздался вдруг издалека чей-то громкий, резкий голос.
Он вздрогнул, схватил руку Торы, сжал ее изо всех сил и словно ошалелый понесся по песку обратно к баркасу, который ждал его, покачиваясь на волнах.
— Минго! — прошептала Тора каким-то странным голосом, не спуская глаз с латинского паруса, быстро убегавшего вдаль. Она засмеялась как ребенок; а возвращаясь и погоняя хворостиной сытых индюков, все время пела песню — живую, веселую, в ритме тарантеллы. А кроваво-красное солнце садилось за Монтекорно, среди туч, нагнанных внезапно налетевшим юго-западным ветром.
Но вместе с ветром в эту ночь налетел шторм, и волны с ужасающим ревом подступали к самым домам, а все несчастные жители побережья заперлись у себя, прислушиваясь к завыванию бури и моля пресвятую деву спасти вышедших в море рыбаков.
Одна только Кошка бродила в ночи, как дикий зверь, опустив голову, прорываясь сквозь бушующий вихрь, вперив во мрак свои желтые глаза, полные жестокой тревоги, и прислушиваясь, не донесется ли до нее человеческий вопль… Ничего. Сквозь шум бури слышался откуда-то издалека только бешеный лай Осы, отставшей от своей хозяйки.
А она все шла и шла к берегу. Ее ослепляли молнии, на мгновение выхватывая из мрака бушующее море и пустынный берег. Она подошла слишком близко к воде, одна волна настигла ее и сбила с ног, другая опрокинулась на нее и обдала холодной влагой. Тогда жизненный инстинкт взял свое: подгоняемая волной, наполнившей соленой горечью ее открытый для крика рот, корчась, как выброшенный на берег дельфин, она отчаянно впилась в песок, все время уходивший из-под ее ног и рук.
Под конец ей удалось устоять на коленях и выползти на четвереньках из кипящего прибоя. Она вернулась в свою хижину, промокшая, окоченевшая, стиснув зубы и обезумев от страха и любви.
К утру Адриатика успокоилась. Морская гладь казалась липкой, как нефть, на ней не виднелось ни единого паруса: в безмолвии моря было что-то беспощадное. Торе казалось, будто она пробудилась от тяжкого кошмара: душой ее завладело незнакомое чувство одиночества, она боялась темноты… Потом ее большие круглые глаза обрели прежний неподвижный взгляд уснувшей рыбы. Она все еще ходит с другими рыбачками на ловлю, где руки у нее ноют, ноги коченеют в воде, солнце печет голову. Песни ее все так же звучат и замирают в ослепительном и печальном просторе, доходя до самого сердца простых людей, которые тяжко трудятся ради куска хлеба, без надежды, без утешения, без отдыха. А над ними взад и вперед носятся стаи вольных чаек, приветственными криками встречая и бурю и ясную погоду.