— Лилишечка!
На кошачьей шерсти кое-где блестело что-то холодное, и Синако только сейчас сообразила, что Лили вымокла под дождём.
Но почему же она пришла не в Асию, а к ней? Должно быть, убежала она с расчётом добраться до Асии, но сбилась с пути и вернулась. Каково ей было смириться, когда, проблуждав три дня, она убедилась, что не доберётся до Асии, а ведь это недалеко, всего несколько ри, — значит, уже совсем состарилась, бедная зверушка. Нрав-то всё такой же, а нюх уже не тот, и зрение не то, и память вполовину не та, что прежде, вот и не запомнила, как её везли сюда, по какой дороге, в каком направлении, сунется туда, сунется сюда — нет, не то, вернётся, начинает снова искать… Прежде она откуда хочешь выбралась бы, а теперь в незнакомых местах ей страшно, совсем одна — ноги не слушаются. Наверное, она так и не ушла далеко, крутилась где-нибудь поблизости. Может быть, и прошлой ночью, и позапрошлой в темноте украдкой подбиралась к этому окну, раздумывала, не попроситься ли обратно, высматривала, как тут обстоит дело. И сегодня, наверное, притаилась на крыше и долго размышляла, но тут вдруг зажёгся свет и полил дождь, тогда она и запищала, и стала тыкаться в стекло. «Но всё равно молодец, что вернулась! Конечно, вернулась только от того, что лихо пришлось, но всё-таки, значит, я для неё не чужая. И ведь у меня тоже было какое-то предчувствие, раз я включила свет и стала читать. Да и все эти три ночи как следует не спала, всё ждала: вдруг объявится». При этой мысли слёзы навернулись на глаза Синако.
— Ах, Лилишечка, не убегай больше никуда, — прошептала она и снова прижала кошку к себе. Неслыханное дело — Лили не протестовала и охотно позволяла обнимать себя ещё и ещё. Теперь Синако удивительно хорошо понимала эту старую кошку с её безмолвным печальным взглядом. — Ты, должно быть, проголодалась, но сейчас уже поздно. Может, на кухне что и найдётся, но знаешь, я ведь тут не у себя дома, придётся подождать до утра.
В последний раз прижавшись к Лили щекой, она спустила её на пол, закрыла окно, о котором совсем забыла, постелила кошке дзабутон, достала песочек, так и стоявший с тех пор в стенном шкафу. Всё это время Лили ходила следом и вертелась рядом с Синако. Стоило ей хоть ненадолго остановиться, как Лили подбегала и, наклонив голову набок, начинала тереться об её ноги.
— Ну, будет, будет. Иди сюда, спи. — Она перенесла кошку на дзабутон, поспешно погасила свет и, наконец, легла сама. Но не прошло и минуты, как у её изголовья снова запахло улицей и под одеяло, вздымая его волной, полезло нечто мягкое, бархатистое. Забравшись со стороны изголовья, это нечто полезло к ногам, повозилось там немножко, полезло обратно и наконец уткнулось Синако за пазуху ночного кимоно, где и успокоилось, вскоре раздалось громкое удовлетворённое мурлыканье.
«Значит, вот так она всегда и мурлыкала в постели у Сёдзо», — с острой ревностью подумала Синако. Сегодня Лили мурлыкала особенно громко: то ли кошка очень уж в хорошем настроении, то ли у Синако такая постель, что громко слышно. Она ощущала у себя на груди прохладную влажность Лилишкиного носа и забавно пухлых кошачьих подушечек, это было странно, но приятно. В темноте она нащупала у кошки шею и стала почёсывать её. Лили замурлыкала ещё громче и несколько раз легонько ухватила её зубами за указательный палец, и хотя прежде Синако не испытывала ничего подобного, она поняла, что это знак особого довольства и восторга.
Наутро Лили и Синако были уже друзьями, целиком доверявшими друг другу. И молоко, и рис с макрелью — всё охотно съедалось. Применялся по назначению и песочек, отчего в маленькой комнате воцарилась стойкая вонь. Этот запах неожиданно вызвал у Синако множество воспоминаний, казалось, будто вернулись счастливые дни в Асии: там всегда пахло так, и днём и ночью. Пахло всё: и фусума, и столбы, и стены, и потолок. Три года вместе с мужем и свекровью она вдыхала этот запах, терпя обиды и тоску. Но тогда она проклинала эту мерзкую вонь, а теперь та же вонь будила в ней сладкие воспоминания. Тогда за эту вонь она вдвойне ненавидела кошку, теперь за эту же вонь полюбила. По вечерам, засыпая в обнимку с Лили, она недоумевала, почему раньше это милое, послушное создание казалось ей таким противным, и приходила к выводу, что это она сама в ту пору была противной, сварливой и злой, как чёрт.